Она сидела напротив, в кресле, краснела и улыбалась — не то чтобы ее смущала моя откровенность, сказала она, наоборот, это очень мило, но главное, приятно, что я интересуюсь искусством. А я и правда интересуюсь. Потом я заговорил о прочитанных книгах, и уж тут она убедилась — за душой у меня куда больше, чем могло показаться в конторе.
Мы сидели в нескольких футах друг от друга, между нами был плюшевый коврик, а я глядел на нее и маялся, было невтерпеж, так и подмывало стиснуть ее покрепче. Она рассуждала на серьезные темы — ее, мол, тревожат судьбы нашего мира, но хоть в нем много худого и много плохих людей, а жить все равно хорошо… А я только и видел, как колышутся ее полные груди, обтянутые, тонким шерстяным джемпером. И знай поддакивал ей, а потом сообразил, что все время поддакивать тоже не годится. Но уже ничего не мог с собой поделать, очень это сладкий грех — слушать и соглашаться со всем, что она ни скажет.
Глаза ее влажно блестели, и я понимал: ей того и хочется, чтоб я соглашался. Однако она была совсем не дура, только казалось, что размазня, и лишняя чувствительность, конечно, шла ей не на пользу, но это больше снаружи, а на самом-то деле она очень здраво обо всем судила и много чего понимала. Я перегнулся к ней и пылко сжал ее руку. Она в ответ сжала мою — мол, и я чувствую то же самое. А потом до нее дошло, что я не только пожимаю ей руку, но и тяну к себе, и тут она вскочила с кресла и села рядом со мной на тахту.
— Вы уж, верно, поняли, что я вас люблю? — устало сказал я.
Губы мои прижались к ее губам; едва я наклонился к ней, она приоткрыла рот. Потом вскинула руки и обняла меня.
Через несколько минут мы поглядели друг на друга — я смотрел, надо надеяться, открыто и восхищенно, а она — вроде смущенно и озадаченно, но от нетерпеливого желания ее лицо совсем переменилось, прямо не узнать, как будто и не ее я видел изо дня в день в конторе.
— Я вас люблю, — сказал я. — Никого еще так не любил. Я хочу на вас жениться.
Она прижала меня к своей пышной груди.
— Ох, Майкл, не говорите так. Пожалуйста, не надо.
Ладно, не буду, решил я, а то вдруг возьмет да заплачет, хотя при том, какая ее сотрясала страсть, это было бы совсем неплохо. И все-таки я повторил, что хочу на ней жениться, и так ее сжал, что она слова не могла вымолвить.
— Это будет восхитительно, — пробормотал я ей в плечо. — Восхитительно.
Мы пошли в ее спальню в шесть вечера, а вышли оттуда только в восемь утра, когда ей пора было собираться в контору. Ночь пролетела как одно мгновение… Когда я вез ее на работу, руки и ноги у меня были совсем ватные, и я пугался каждой машины.