Боги вернулись на землю, озаренные светом и сопровождаемые чудесной музыкой.
Мертвенный воздух Ктол Мишрака внезапно ожил, потому что каждый столп света издавал свою ноту, и эти ноты слились в такой мелодичной гармонии, что она, казалось, отвечала на все когда-либо заданные вопросы.
И наконец, как бы присоединяясь в другим, с неба медленно опустился ослепительно белый столп света, в центре которого стоял облаченный в белые одежды Ал, странный бог, которого Гарион видел однажды в Пролге.
Фигура Олдура, все еще охваченная сияющим голубым ореолом, подошла к древнему богу алгосов.
— Отец, — с грустью сказал Олдур, — наш брат, твой сын Торак, убит.
Ослепительно белая фигура Ала, отца других богов, подошла по усыпанной обломками земле к безмолвному телу Торака.
— Я сделал все, чтобы убедить тебя уйти с этого пути, сын мой, — мягко сказал он, и единственная слеза стекла по его щеке. Затем он повернулся к Олдуру. — Подыми тело брата своего, сын мой, и помести его в какое-нибудь более подходящее место. Мне больно смотреть, что он лежит так низко, на земле.
Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.
Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.
— Отец, — сказал он. Ал посмотрел вниз.
— Отец, — повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. — Отец, — снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. — Миссия! — Каким то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.
Лицо Ала стало строгим.
— Это невозможно, дитя, — ответил он.
— Отец, — настаивал малыш. — Миссия. Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
— Просьба ребенка важна, — мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, — и она возлагает на меня обязательства… Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
— Границу нельзя переходить, — ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. — Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.