Ал вздохнул.
— Но тем не менее, — сказал голос, — не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
— Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
— Пусть будет, как ты желаешь, — согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
— Успокойся, дочь моя, — сказал он ей. — Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
— Это слабое утешение, Повелитель, — ответила она с глазами, полными слез.
— Это был лучший из людей.
— Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
— Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
— Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? — Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
— Потому что я любила его, Повелитель, — ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
— Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?
Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
— Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? — спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
— Это же невозможно, Повелитель, — сказала она. — Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
— Давай, однако, будем считать, что это возможно, — ответил Ал. — Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
— Всем сердцем, Повелитель.
— А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
— Он станет моим мужем, Повелитель, — выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
— И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
— Дерник никогда не был заурядным, — сказала она с неожиданной пылкостью.
— Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
— Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
— Разве это так важно, Повелитель?
— Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
— Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?