Собрание сочинений в четырех томах. Том 1 (По) - страница 31

Так безмолвно я в думах моих утопал,

Птицы огненный взгляд в сердце мне проникал,

В мягком кресле прилег я спокойно и ловко,

А на бархат свет лампы чуть падал, о да!

Этот бархат лиловый своею головкой

Не нажмет уж она никогда!

Вдруг отрадно мне стало, как будто святым

Фимиамом незримый пахнул серафим…

О несчастный! я молвил, то мне Провиденье

Шлет отраду в приют одинокий сюда!

О Леноре утраченной даст мне забвенье!

Ворон снова вскричал: «Никогда!»

О пророк, злой вещун, птица ль, демон ли ты,

Ада ль мрачный посол, иль во мгле темноты

Пригнан бурей ты с берега грозного моря,

О, скажи, дальний гость, залетевший сюда:

Отыщу ль я бальзам от сердечного горя?

И вещун прокричал: «Никогда!»

Птица ль, демон ли ты, все ж пророк, вестник злой,

Молви мне: в царстве Бога, что чтим мы с тобой,

В отдаленном раю, сбросив бремя печали,

Не сольюсь ли я с милой, воспрянув туда,

С чудной девой, что в небе Ленорой назвали?

Птица вскрикнула вновь: «Никогда!»

Птица ль, демон ли ада — воскликнул я — прочь!

Возвратись же опять в мрак и в бурную ночь!..

Не оставь здесь пера в память лжи безотрадной,

Одинокий приют мой покинь навсегда,

Вынь из сердца разбитого клюв кровожадный!

Ворон крикнул опять: «Никогда»

И над дверью моей неподвижно с тех пор

Блещет ворона черного демонский взоp,

В бледных лампы лучах силуэт его темный

Предо мной на полу распростерт навсегда,

И из круга той тени дрожащей огромной

Не воспрянет мой дух никогда!

Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял над грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я в полусне ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то тихонько стукнул в дверь моей комнаты. «Это какой-нибудь прохожий, — пробормотал я про себя, — стучит ко мне в комнату, — прохожий, и больше ничего». Ах, я отлично помню. На дворе стоял тогда студеный декабрь. Догоравший в камине уголь обливал пол светом, в котором видна была его агония. Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить в своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и лучезарной Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут больше никогда.

И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез, сильно тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми мне доселе страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение своего сердца, я встал и принялся повторять себе: «Это какой-нибудь прохожий, который хочет войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей комнаты; это он, и больше ничего».