Особенно часто мне доводилось бывать у Дзержинского в Москве, на Б. Лубянке, 11, где помещалась тогда Всероссийская Чрезвычайная Комиссия. Феликс Эдмундович работал в небольшом, скромно обставленном кабинете, где не было ничего лишнего, никаких украшений, никакого убранства. В этом же кабинете Феликс Эдмундович фактически и жил вплоть до конца 1918 года. Здесь, за невысокой ширмой, стояла узкая скромная койка, покрытая простым солдатским одеялом. Стены этой комнаты были свидетелями неустанного труда Дзержинского, они слышали признания в совершенных и затеваемых злодеяниях врагов революции, отступавших перед необычайной проницательностью и несокрушимым напором железного Феликса, лично допрашивавшего десятки и сотни наиболее оголтелых контрреволюционеров. Здесь, в этих стенах, раскрывались самые мрачные заговоры, самые чудовищные преступления.
Только поздней осенью 1918 года Феликс Эдмундович впервые подумал о собственном быте, впервые, да и то изредка, стал ночевать не в своем кабинете, а дома, в Кремле. Случилось это так. По настоянию Владимира Ильича и Якова Михайловича Дзержинский в октябре 1918 года, измотанный нечеловеческим напряжением, уехал на несколько дней в Швейцарию, где находилась его семья – жена Софья Сигизмундовна и маленький сын Ясик.
Поехал Феликс Эдмундович, конечно, не под своей фамилией. Уезжая, он сбрил бороду и изменил свою внешность на случай неожиданных встреч с белогвардейской нечистью, бежавшей за границу, среди которой могли оказаться такие, что лично встречали Дзержинского. Увидав Феликса Эдмундовича на улице в канун отъезда без бороды, я в первый момент даже не узнал его: настолько бритый Дзержинский не был похож на того Дзержинского, каким все мы его знали.
Вскоре после возвращения Феликса Эдмундовича из Швейцарии приехала оттуда и его семья, и зажили Дзержинские в Кремле, в крохотной трехкомнатной квартире. Будучи по-спартански прост, на редкость скромен и нетребователен, Дзержинский отказывал себе во всем, никогда не думал о каких-либо жизненных удобствах или особых материальных благах. Такой же была и его семья. Зимой 1918/19 года свирепые вьюги не раз заметали Кремль, наваливая такие сугробы снега, что по Кремлю нельзя было ни пройти, ни проехать. Расчищать снег было некому, рабочих не хватало. Однажды, когда несколько суток неистовствовала отчаянная метель, Яков Михайлович, с трудом добравшись от своей квартиры до ВЦИК, вызвал меня.
– Ну, товарищ комендант, что будем делать?
– Прямо не знаю, Яков Михайлович. И так на ноги поставлено все, а не справляюсь…