Голова покойника была рассечена сбоку клинком меча — именно меча, может быть, сабли, но никак не грубо крушащего всё как попало боевого топора, гораздо более предпочитаемого местными вояками из–за относительной дешевизны. Уж на следы чешских сокирок я успел уже здесь насмотреться… Оружие нападающего вошло в череп у левого виска, вскрыв скулу, щёку, под мясом которой ощерились коренные зубы, почти срубив бритый подбородок, проломивши ключицу и пропоров прикрытую камизой грудь. Лицо мертвеца показалось мне странно знакомым: появилось ощущение, что я где–то видел этого человека, а может быть, даже и общался с ним.
Впрочем, долго размышлять мне не пришлось: как только я отвлёкся от созерцания мёртвого тела и перевёл взгляд на разграбленное средство передвижения, я сразу вспомнил, кем был несчастный, нашедший свою гибель на заснеженной богемской дороге. На тенте фургона ярко–красной краской была кривовато намалёвана чаша и венчающий её четырёхконечный католический крест. Надпись 'ЛУЧИЕ АБЕДЫ В ЖАТЕЦЕ — У КРЕСТА И ЧАШИ ПРИХАДИ ВКУСНО НЕДОРОГО' не оставляла ни малейшего сомнения, что повозка ещё недавно служила походным домом моим старым знакомым из корпорации бродячих артистов. Получается, порубанный покойник — я вновь вгляделся в мёртвое лицо — да, это никто иной, как староста актёрской франтилии Иннокентий, а по совместительству мой рекламный агент. Мы познакомились прошлой весной в Жатеце, где я как раз готовился запустить на широкую ногу трактир 'Чаша и Крест', а работники подмостков гастролировали с просветительским спектаклем на темы из Ветхого Завета. Кстати говоря, сценарий представления придумал сам Иннокентий и в роли Бога—Отца выступал он же, загримированный и переодетый соответствующим образом и расхаживающий по площадке на ходулях. За вполне разумное вознаграждение последователи Эсхила согласились пропагандировать в своих странствиях по градам и весям Богемии моё заведение Громхарча, а также продали имеющиеся запасы пороха, которому я мог найти лучшее применение, чем актёрская имитация адского пламени.
С тех пор труженики сцены, бывая наездами в нашем богоспасаемом граде, повадились столоваться исключительно у меня. Не то, чтобы совсем на халяву — пиво им приходилось оплачивать из собственного кармана, — но блюда им я отпускал даром, вернее сказать, в счёт оплаты рекламы. Конечно, пик средневекового туризма, называемый в учебниках периодом Крестовых походов, прошёл уже давно, а новый — Тридцатилетняя война — ещё не наступил, но народ тем не менее туда–сюда по дорогам да рекам шататься не прекращает. Так что всякого рода торговцы, паломники, мелкие разбойнички и иной путешествовавший люд, забредая в наш Жатец, заглядывал в мой трактир. И многие, немного подождав, пока глаза привыкнут к неяркому освещению, подходили ко мне и, делая заказ, выкладывали на стойку кусочек кожи с моим клеймом, дающий право на скидку, а заодно и удостоверяющий, что мои 'рекламные агенты' из франтилии честно отрабатывают свою похлёбку и насущный хлеб.