До чего же изменились эти места, хорошо знакомые мне — я был здесь, неподалеку, каких-то пятнадцать дней назад, и всюду бурлила жизнь. Люди радовались весне, веселились и играли дети, гуляли за руки подростки, повылезли из своих берлог-гаражей отчаянные и невыносимо шумные мотоциклисты, добавляющие в уличный пейзаж особый колорит. Здорово было, тепло, зелено и солнечно. Хорошая погода стояла и сейчас, но кому придет в голову радоваться голубому небу и солнцу на похоронах?
Иногда хлесткие порывы приморского ветра доносили до нас призрачные отголоски невероятных песнопений. Они одновременно казались монотонными и каждый раз немного другими, никогда себя не повторяющими. Наверное, профессиональный музыкант пришел бы к экстаз от таких экзерсисов, но на нас они оказывали исключительно давящее воздействие.
— Быстро вы, — похвалил Гжегож. — Можете немного нам помочь? Все сэкономим время.
Барбара с Натальей постарались на славу — насобирали столько вещей, как будто собирались переезжать на другую планету, где нет ни ножей, ни вилок, ни, боже упаси, настольных ламп. Перед погрузкой в тойоту и мерседес недовольно бурчащему Гжегожу пришлось сортировать пожитки, отсеивая то, что явно больше никогда не пригодится.
Так, доверенная мне ноша уменьшилась в весе почти вдвое, лишившись миксера и нового, не распакованного набора посуды. Первое вряд ли еще доведется использовать, а второе совершенно точно есть у человека, к которому направляются Кошевские, если только он обретается не в пещере, где от скуки рисует на скале медведей и антилоп.
Сортируя вещи, я украдкой поглядывал на Леху. Мои подозрения подтверждались — он явно заинтересовался Натальей. Не знаю, насколько серьезно, ведь чуть меньше недели назад он беззаветно любил свою Олю. Как ни странно, об утраченной любви с момента катастрофы Леха вспоминал только один раз, на Ванькином огороде, когда мне казалось, что друг потерял рассудок. Но это как раз нормально. Ненормально вот это вот молчание, нежелание поделиться своей тоской. А ведь она никуда не делась.
В суматохе последующих дней я как-то не задумывался над тем, почему Леха ни слова больше не проронил о своей девушке, на которой хотел жениться. А ведь он и вправду не выглядел убивающимся горем, держался бодро и крепко. Значит, либо друг искусно прятал эмоции, либо всему виной какой-то защитный блок, призванный защитить хозяина от боли и тоски, законсервированных до наступления подходящего момента. Он просто «забыл» об этом, но, конечно, не навсегда. Вариант, что Олю Леха на самом деле не любил, я даже не рассматривал.