— Милая, ну на кой черт вы тащите это барахло? — Томаш ласково погладил Наталью по спине и кивком указал на пакет со своими детскими фотоальбомами, та ответила улыбкой. — Они ж тяжеленные, как кирпичи.
— Это ведь память, только она в скором времени и останется.
— Мы можем сюда хоть каждый день ездить и привозить что-то, в случае необходимости. А если вдруг все возьмет и наладится — отсидимся во Владиславово недельку-другую, и все снова будет наше.
Когда рука Томаша коснулась Натальи, Леха сразу отвел взгляд в сторону, внезапно заинтересовавшись большой картой Польши на стене. Я раздосадовано поморщился — точно, приплыли, еще этого не хватало. Наталья явно любит своего балбеса, и отбить ее не получится, даже если Леха поставит этому нацисту еще с десяток синяков. Надо будет при случае поговорить с ним, напомнить хотя бы, что он по-польски даже матом ругаться не умеет. Нашел, блин, когда за девками ухлестывать.
— Ну, с Богом, — торжественно подытожил Гжегож. — Выходим. Мы с Томашем первые, потом женщины, и наши новые друзья в арьергарде. И еще — Бася, Наталья, не глазейте особо по сторонам, поберегите свое здоровье. Просто выйдем из подъезда, сядем по машинам и в путь, договорились?
Гжегож расценил молчание как знак согласия. Довольно крякнув, он выпустил всех на площадку, запер дверь, а потом, неловко толкаясь, обогнал всех и возглавил шествие.
Наталья тут же сморщила нос и уткнулась в спускающегося перед ней Томаша. Смрад стоял крепкий. Это был не тот резкий запах, на раз-два выворачивающий желудок наизнанку, нет. Такой смрад будет долго преследовать меня в воспоминаниях, заставляя ежиться от душной и едкой могильной вони. Застоявшийся дух смерти с каждым днем крепчал, становился опаснее — минуя дыхательные пути и слизистые оболочки, он проникал глубоко внутрь и разъедал душу. В первый раз, когда мы с Лехой вихрем пронеслись через подъезд, зловоние не казалось настолько убийственным. Сейчас же оно сводило с ума. Причем меня даже не тошнило, мгновенно образовавшаяся внутри густая дурнота совсем не искала выхода наружу — напротив, внутри ей было милее.
Давненько улица не была такой желанной, и это при том, что тут и там разлагались под солнечными лучами десятки тел. После подъезда я уже перестал ощущать нотки мертвечины в окружающем воздухе, но не сомневался, что они присутствуют и там, на улице.
После быстрой заброски вещей все деловито расселись по машинам, и наша небольшая колонна, ведомая джипом Гжегожа, тронулась в путь. Мы выехали со двора, свернули налево, а потом направо, на старую добрую Грюнвальдскую Аллею. Уж эту улицу мне не забыть никогда. Как, кстати, и Томашу.