Голос матери шаха звенел, как натянутая тетива. Ее умные, строгие глаза смотрели на терзаемую ревностью Дэрью Хатун с осуждением, но в то же время в них читалась и простая женская солидарность, и благодаря этому ее суровый тон не пугал, а успокаивал.
— Рамаль Хатун! — она повернулась ко мне, — Беги же скорее к повелителю, неси ему эту добрую весть!
Я и сама была бы не прочь сейчас закрыться где-нибудь в темном чуланчике да поплакать как следует. К ногам словно гири привязали. Каково это — идти к любимому мужчине, чтобы рассказать, что его бывшая беременна? Редкостное унижение. Внутри меня словно все вдруг закровоточило, покрывшись соленой коркой. Мышцы горели, щипали, сжимались от болезненных спазмов. Губы задрожали от подступающих рыданий. Я смотрела влажными глазами на счастливую наложницу и не могла никак сдвинуться с места.
— Рамаль Хатун, ты оглохла? — прикрикнула на меня Зейнаб-калфа.
От звука ее хриплого, почти мужского, раздражающего барабанные перепонки голоса я вздрогнула.
— Простите, уже иду, — прошептала я, глотая слезы, и медленно вышла в коридор.
С балкона второго этажа было видно, что внизу начался счастливый хаос — на полу валялась целая куча золотых монет, и хохочущие девушки, сбившись возле нее в стайку, жадно загребали деньги в подолы своих рубах.
Мимо них с подносами сновали евнухи, заставляя обеденные столы яствами.
Эта картина заставила меня согнуться пополам и зарыдать. Я сползла по стенке на пол и, прикрыв руками лицо, тихонько завыла. Захотелось домой, в свою кровать — проснуться и понять, что все это всего лишь дурной сон.
Однако уже через минуту перед глазами пронеслась прошедшая в объятиях Джахана ночь, и домой как-то сразу перехотелось.
Я задумалась и не заметила, как скрипнула дверь покоев Дэрьи Хатун. Неожиданно надо мной склонилось озабоченное лицо Арзу-калфы, которая нежно взяла меня за подбородок и, цокая языком, покачала головой.
— Ай-ай-ай, Рамаль Хатун! Что я вижу? Что еще за слезы? И почему ты еще здесь?
Я подняла на нее мокрые глаза и, всхлипнув, утерла ладонью покрасневший нос.
— Все пропало, Арзу-калфа, — прошептала я, — она теперь почти что член семьи, а я кто? Очередная игрушка падишаха. Валиде права — не я первая, не я последняя. Сегодня он хочет меня, завтра — Фатьму, послезавтра — еще кого, а я окажусь на свалке.
Калфа снисходительно улыбнулась и погладила меня по голове.
— Вот же глупая, и все вам втолковывать надо. Во-первых, падишах ждет тебя сегодня ночью. Тебя, а не Дэрью Хатун и не Фатьму! Во-вторых, родиться может и девочка, — а значит, никакого влияния на падишаха у нее не прибавится, — Арзу-калфа говорила и загибала пальцы. — В-третьих, кто тебе мешает родить ему сына? Довольно слезы лить, натягивай давай на лицо улыбку и неси ему благую весть. Не серди его своим опечаленным лицом, не веди себя, как разъяренная от ревности львица! Удиви лаской, обворожи нежностью, покори задором и счастливым смехом! Твоя сила — в хитрости, уме, красоте! Вставай!