— Стой, Рамаль! — я вздрогнула, услышав охрипший от слез голос Фатьмы. — Ты отравила сердце повелителя своим ядом, ты гремучая змея! — прошипела она мне, словно накладывала на весь мой род проклятье.
— Я посеяла в сердце падишаха зерно любви, Фатьма, — ответила я, обернувшись к ней вполоборота, — ты ни в чем не виновата, ведь любовь ослепляет. Когда любишь — других не замечаешь.
— Аллах покарает тебя, подлая интриганка! — выкрикнула она, а лицо ее стало похоже на маску волчицы — сжатые губы, прищуренные хищные глаза, дергающиеся от ненависти скулы.
— Не смей упоминать имя Всевышнего без веской на то причины! — зашипела на нее Арзу-калфа, выставив вперед руку с поднятым вверх указательным пальцем.
Я отвернулась от несчастной девушки, повела плечами, чтобы прогнать колючие мурашки, вызванные ее ненавистными взглядами и речами, и гордой походкой вышла в галерею.
Мне было жаль ее, и я от всей души пожелала ей хорошего жениха, пусть и подобранного валиде.
Подойдя к покоям падишаха, я не могла сдержать слез облегчения. Впервые в жизни я на себе прочувствовала ту самую «улыбку сквозь слезы». Первиз-бей лишь поклонился мне и сам распахнул двери.
Джахан сидел за столом и что-то писал. Я замерла у входа, вздрогнув от звука закрывшихся дверей. Его мужественное напряженное лицо блестело в свете горящих свечей, а рука с силой надавливала пером на бумагу, вызывая скрип.
Не поднимая головы, он заговорил:
— Послушай, Рамаль:
Говоришь: уходи… Как уйду я от взгляда газели?
Как любовь обойду — предо мною она, как утес!
Берегись, Хатеи! От горячих очей тонкостанной
Стать бы тонким, как волос гордячки, тебе не пришлось!
[2]Он прочел стихи и поднял на меня теплые синие глаза, в которых плескалось целое море любви и нежности. Я заморгала, прогоняя слезы.
— Эти стихи великолепны, мой повелитель, — прошептала я.
Он улыбнулся, встал из-за стола и подошел ко мне. Мой нос мгновенно уловил его запах, заставив зажмуриться от удовольствия.
— Рамаль, — тихо сказал он и провел ребром ладони по моей щеке, — как могла ты добровольно отдать мою любовь? — в его глазах промелькнуло сожаление, — как посмела ты ослушаться моего приказа и привести с собой эту рабыню? Как могла ты пренебречь моими чувствами? Неужели ты сама готова гнать меня в объятия других женщин? Или ты не любишь меня, и все, что у нас есть, — притворство?
Его слова ранили меня в самое сердце. Я почти наяву ощущала, как мою грудь пронзили острые стрелы его упреков, открыв кровоточащие раны, на которые потоком лились мои соленые слезы. Не в силах больше сдерживаться, я упала перед ним на колени и схватилась руками за подол его кафтана.