Даже их первая близость была как бы сама собой разумеющейся. Скорее это походило на встречу людей, которые долгие годы жили ее ожиданием, зная, что она обязательно произойдет. Казалось, что где-то, кто-то, и без их ведома, уже соединил души, мысли, подготовил сознание, ведя к ней по жизни.
Гедрюс с улыбкой вспомнил свое недавнее состояние, когда, просто не понимая как себя вести в неожиданно сложившейся ситуации, сказал совершенно глупую фразу: «Мы будем мечтать, как в юности, глядя на звезды, или целоваться?» Это произошло, наверное, от растерянности. Его постоянно преследовала неуверенность, неуверенность во всем — в действиях, в чувствах. Ему казалось, что он делает что-то не так, чего-то недопонимает, просто не понимает Анну, что не понимают его и общаются с ним лишь для того, чтобы в очередной раз доказать свои достоинства. А тут все оказалось совсем не так. Уютная прогулка перешла в уютное чаепитие, уютное чаепитие захотелось закончить просто уютным сном в объятиях красивой женщины.
Глядя тогда на спящую Анну и все еще ощущая тревогу от того, что какими-то неосторожными действиями он может разрушить эту идиллию, Гедрюс невольно вспомнил взгляд очень странного старика, которого, видимо, вынесли на набережную в этот июльский зной подышать морским воздухом и на какое-то время забыли. Он был в таких причудливых одеждах, что невольно обращал на себя внимание прохожих. На вид он казался таким слабым, немощным, но когда Анна поравнялась, Гедрюс вдруг увидел совершенно другого человека. Он ожил, в его глазах появились трепет, волнение и вовсе не было ощущения, что перед ними ко всему потерявший интерес человек. Казалось, что в тот момент на Анну смотрел красивый немолодой мужчина, который в ожидании свидания с желанной женщиной просто временно разместился здесь, на набережной. По тому, как они смотрели друг на друга, можно было предположить, что они уже давно знакомы. Во всем этом была какая-то тайна.
Солнце только всходило, но присутствовало ощущение, что вместе с ним на дюны наплывал зной. Эти часы были, пожалуй, самыми счастливыми. Здесь, вблизи этих волн, забывалось обо всем, что творилось вокруг в ставшем таким тревожным мире. Это было не мнимое, а вполне реальное ощущение свободы. Извечная перебранка задиристых чаек с так нелюбимыми воронами, утренняя морская прохлада, дыхание дюн, пробуждающиеся и начинающие свой путь облака создавали атмосферу умиротворенности. Хотелось оставаться в этом мире подольше или же вообще не покидать его никогда.
Казимир уже привык к тому, что вот-вот должна распахнуться калитка и в дюны выйдет она, вся такая юная, искрящаяся счастьем и беззаботностью. Не смея приблизиться, он всегда издали любовался ее красотой, ловкостью, с которой она управлялась со всеми делами на берегу. Ему все сложнее и сложнее было заставлять себя возвращаться обратно. Его ждали дела, пациенты. Он только начинал свою врачебную практику, апробировал новые методики, привезенные из Европы. Его уже знали, рекомендовали как перспективного лекаря, который, несмотря на молодость, имел неплохие результаты и солидную клиентуру. Несомненно, связи и положение в обществе его семьи делали ему имя. Но и сам он, как ему казалось, притягивал внимание здешней аристократии.