Да, пожалуй, ни одна особа не далась ему с таким трудом. Иногда он до самобичевания истязал свое сознание. Ну что в ней такого особенного? Да ничего. И он начинал представлять ее образ, в котором ничего не должно было быть такого, что вообще могло привлекать, особенно его, светского льва и сердцееда. И вот тут-то все и начиналось. Его внутренности начинало будоражить. Почему? Этот риторический вопрос в сознании даже не мелькал. Все тело простреливала дрожь, хотелось стонать от неудержимого желания броситься в пучину ее чувств, которых все не было и не было. Он начинал строить планы, как войдет к ней в кабинет, как своим, только ему присущим, вкрадчивым голосом начнет говорить слова, которые всегда умиляли женщину, делали ее податливей. Только не ее. Он опробовал, как ему казалось, все приемы. Он, Сам, опустился даже до того, чтобы признаться ей в самом сокровенном: «Вы мне нравитесь». И что? Да ничего. Спокойна, как слон, будто ничто внутри не шевельнулось, будто не ей это говорят, будто ей это вовсе и не надо, неинтересно все это ей.
Господи, сколько женщин были у его ног и пали пред его обольщением. Сливы, какие спелые и свежие сливы всегда за полцены продавала ему на рынке Настенька. Как щебетала на весь базарный ряд своим голоском, когда он на глазах возбужденных его присутствием барышень, со всей присущей ему строгостью допрашивал беднягу о количестве внесенного в почву удобрения, содержании и уходе за деревьями в саду, оценивая товар. Он любовался собой, своими изысканными одеждами. Ну где еще могли смотреть на него с таким восхищением и обожанием как ни здесь, между базарными рядами. А эти любопытные взгляды. Сколько читалось в них трепета, преклонения перед его достоинствами и неоспоримыми качествами. Ну где еще они могли увидеть здесь, среди базарной свары, столько достоинств, собранных в одном человеке, мужчине, для них — с большой буквы. Изыскан, холен, подтянут, строг, повелевает, а это особенно нравится женщинам, тем более этим, брошенным здесь, среди овощных куч.
А его медичка. Сколько милосердия, сострадания всегда было в ее взгляде. На все готова, дура переспелая. Неужели не понимает, что создан он совсем для другой женщины, с уровнем повыше, положением. Микки, наблюдая за ходом мыслей своего шефа, представлял, как блуждает его воображение, переходя от одного виска к другому, напрягая мышечные складки лба. Он уже знал, что это состояние было высшей степенью концентрации его ума. В мозгу рождался ни с чем не сравнимый план, стратегия.
Напряженную, уже несколько зависшую тишину, прервал очередной, видимо, вновь женский звонок. «Ждите! Я же сказал, что буду. Заканчиваю обсуждение и еду», — отрезал шеф. «Наконец-таки, — вздохнул Микки. — Вот поеду на потеху. Это даже интересно. Когда еще вот так, сразу, можно будет увидеть всех его воздыхательниц?»