После десяти дней одиночного заключения в Тиксхолле её возвратили в Чартли; здесь она услышала от Паулета, что Бабингтон и его друзья предстали перед судом и были казнены.
Стоя перед нею со списком в руках, сэр Эмиас торжественно читал имена и вынесенные им приговоры, а королева сидела, будто окаменев, не в силах поднять глаза и сожалея о том, что не может, не уронив своего достоинства, закрыть ладонями уши. Бабингтон, священник по имени Баллард и некий Роберт Барнуолл были в числе шестерых, приговор которым был смертная казнь.
— Будучи допрошены с пристрастием, сударыня, они сознались во всём. Остальных казнили на следующий день, и её королевскому величеству было угодно смягчить их страдания; они были казнены через повешение...
Мария подняла на него глаза. Лицо сэра Эмиаса было мрачным и суровым, и на нём по-прежнему было написано унизительное для неё презрение.
Он презирал и ненавидел её; для него она была никчёмной, порочной женщиной, виновной в смерти всех этих людей, он вынудил её выслушать свой страшный рассказ для того, чтобы попытаться пристыдить её сознанием своей вины.
— Да смилуется над ними Бог, — дрожащим голосом произнесла Мария Стюарт, — и надо мной, ибо все они умерли за меня. Я буду помнить их мужество и их самопожертвование, когда настанет мой час.
— Он настанет, сударыня, — угрюмо произнёс Паулет; его раздражало то, что королева держала в руках чётки и нервно перебирала их пальцами. При виде любых атрибутов католичества в него вселялся суеверный ужас, а кроме того, он считал её нераскаявшейся лицемеркой.
— Он настанет, — повторил он. — Ваши бумаги доказали, что вы неоднократно изменяли королеве Елизавете своим участием в заговорах против неё на протяжении последних девятнадцати лет. Вы предстанете перед судом, сударыня, и будете осуждены, если в этом мире есть какое-то правосудие.
— Елизавета Тюдор — не моя королева. — Опершись на подлокотник кресла, Мария Стюарт поднялась; ей было дурно, ноги подкашивались. — Она не может меня судить, ибо я не её подданная; она может лишь предать меня беззаконной смерти, и я готова её принять. А теперь будьте любезны меня оставить.
Оставшись одна, она прошла в маленький альков, служивший ей молельней, и упала на колени, отчаянно пытаясь молиться за людей, умерших такой ужасной смертью. При мысли об Энтони Бабингтоне из её глаз потоком хлынули слёзы, которые она сумела сдержать при Паулете; она вспомнила его, шестнадцатилетнего мальчика, необычайно честного и серьёзного, смотревшего на неё глазами, полными мальчишеской любви, и обещавшего отдать за неё свою жизнь. И он это сделал, да ещё в таких муках, что при мысли о них она содрогнулась. Нау был прав, когда умолял её не отвечать на это письмо, бедный Нау; она заставила его принести напрасную жертву, а следующей жертвой будет она сама. Мария Стюарт опустила голову на руки; внезапно она почувствовала себя слишком усталой и опустошённой, чтобы плакать. Она стояла на коленях, закрыв глаза, не в силах о чём-либо думать и что-либо ощущать. Впервые за все девятнадцать лет своего плена Мария поверила в то, что смерть неизбежна, но теперь, когда её оставила надежда и даже сожаление, её перестали мучить горе и ненависть. Когда придворная дама Джейн Кеннеди нашла её два часа спустя, королева, лёжа на полу в алькове, крепко спала.