— Госпожа, — медленно проговорил он, — должен тебе сказать, что я чувствую себя совсем разбитым, а этот жар меня вот-вот доконает. Что бы со мной ни было, здесь это не вылечится. Сегодня я во второй раз приходил к врачу, и он говорит, что мне следует на время тебя оставить.
Он ощутил, как королева напряглась, и поспешно добавил:
— Совсем ненадолго: я только съезжу в Бакстон — говорят, тамошние воды творят просто чудеса. Если я поеду туда, то вернусь к тебе бодрым и не буду слоняться здесь, как больная собака, пока окончательно тебе не надоем.
— Эта опасность миновала добрых десять лет назад. Мне без тебя никак, Роберт, тебе это известно?
— Тогда не о чём и говорить. Пожалуй, я смогу обойтись и без вод. — Главным для него были её желания; он был слишком слаб и утомлён, чтобы отстаивать свою позицию.
— Мне без тебя никак, — продолжила Елизавета, — и тем не менее ты поедешь. Ты отправишься в Бакстон, и я ставлю тебе лишь одно условие — ты должен писать мне каждый день, а я буду писать тебе. Я хочу, чтобы ты был здоров, бедный мой любимый Роберт, потому что я ужасная эгоистка и не могу без тебя жить. — Она повернула его лицом к себе, минуту они смотрели друг другу в глаза, а потом он почувствовал, как она нежно поцеловала его в щёку.
— Тридцать лет спустя после нашей встречи, превратившись в старую каргу, я могу тебе сказать, пока ещё не поздно: я люблю тебя, Роберт, и ты мне нужен. Теперь я знаю, что так было всегда.
* * *
Элизабет Трокмортон стояла в полумраке в глубине комнаты. Она ждала уже почти десять минут, глядя в спину королеве, которая неподвижно сидела у туалетного столика и молча смотрела в зеркало.
Рука фрейлины, через которую были перекинуты три тяжёлых платья королевы, затекла, но она не смела заговорить. В комнате были другие женщины, они молчали и ждали: парикмахерша с париками, две дамы, которые помогали королеве надеть корсет, ещё одна дама с несколькими парами туфель и доверенный слуга, который готовил притирания для лица.
На одевание королевы всегда уходило два, а то и три часа; за те несколько недель, что прошли с тех пор, как она вышла из своей опочивальни и появилась на людях, жизнь для всей её челяди превратилась в сущую пытку. Она осматривала предложенные платья и бросала на иол, если они ей не нравились; она дала пощёчину Элизабет Трокмортон, когда та предположила, что корсет затянут слишком туго... Ей ничто не нравилось; ничто не могло заинтересовать или взволновать её, а если такое и случалось, она заходилась от гнева. Фрейлины Елизаветы жили в постоянном страхе и говорили только шёпотом; когда она не гневалась на них и не сотрясала воздух отборной руганью, она плакала и перечитывала письма, которые держала в шкатулке возле кровати.