Теперь, когда годы берут своё, она смертельно нуждается в утешении со стороны какого-то человека, в тепле человеческой любви. И именно сейчас она осталась совершенно одинока.
Ежевечерне она торжественно ужинала вместе со своими мажордомами и виночерпием, сидя на возвышении под бархатным балдахином. Она выходила к столу под звуки труб и вяло ковыряла еду, которую ей подавали четыре фрейлины, ужинавшие тем, что она оставляла на тарелках. Дни шли за днями, её окружало всё то же монотонное великолепие, и, удаляясь в свои покои, она либо сидела одна, либо была вынуждена выходить к своим придворным и слушать, как другие играют и поют и танцуют. Бэрли следовало бы позволить ей умереть, а не заставить оставаться в этом мире наедине со своими обязанностями. Он не в силах восполнить её потерю, потому что, когда наступает вечер, он клюёт носом, изнурённый нескончаемой работой, — усталый старик, которого хватает лишь на исполнение его обязанностей, после чего он возвращается домой, где его ждёт жена.
Раньше Елизавета горевала о Роберте и оплакивала его, теперь она начала ему завидовать.
Она встала и, опершись на леди Ноллис, задержала дыхание, когда на ней затягивали корсет, а затем облачилась в чёрное платье с серебряным шитьём. Она выбрала светло-рыжий парик и обернула вокруг шеи длинное жемчужное ожерелье, а затем одна из фрейлин застегнула ей под подбородком широкий воротник из кружев тончайшей работы. Из зеркала на неё смотрело её отражение — бледное, угловатое и печальное.
— Как вы прекрасны, ваше величество, — сказала леди Ноллис.
Елизавета бросила на неё испепеляющий взгляд:
— Не лги мне!
Ноллис была самой послушной из её прислужниц — возможно, потому, что приходилась родственницей вдове Лестера. Теперь, когда его не было в живых, королева не считала нужным жалеть Летицию; та вновь вышла замуж с такой неприличной поспешностью, что шокировала даже своих циничных друзей. Теперь она носила титул леди Блаунт, но её обязали погасить все долги покойного мужа казне до последнего пенни; когда этот долг будет выплачен, её уже нельзя будет считать не только богатой, но даже зажиточной.
— Я не лгу, ваше величество, уверяю вас. Вчера я слышала то же самое от лорда Эссекса, когда он увидел ваше величество в Длинной галерее.
Елизавета нетерпеливо щёлкнула пальцами, требуя свой белый веер из страусовых перьев:
— Что этот мальчишка понимает в красоте — он годится мне в сыновья!
Она снова повернулась к зеркалу; издали её отражение выглядело обманчиво. Она всегда была близорука и теперь видела очень стройную, худощавую женщину в сверкающем чёрном платье, почти молодую. Через минуту леди Ноллис кашлянула. Её родственники научили её, что нужно говорить королеве; сам Эссекс репетировал с нею несколько дней, но она не нашла в себе мужества повторить всё, что от неё требовалось. Эссекс обезумел от честолюбия: ему не терпелось занять место, которое тридцать дет занимал Лестер. Никому было не под силу убедить его, что королева — вовсе не одинокая, слабая женщина, которой отчаянно хочется верить в то, что она молода и любима и что она едва ли готова пойти на неслыханное унижение и принять эту иллюзию из его рук. На это было бессмысленно надеяться, но леди Ноллис обещала хотя бы попытаться.