Поспел я вовремя: Тюриков запирал двери. Его сундучок стоял на крыльце.
— Чего там, Серега? Пальба, крики…
— По крышам пули, как горох! — воскликнул я, но это не произвело на Николшу впечатления.
Похоже, папин напарник ничего другого и не ожидал, как пальбы, мотоциклетов с пулеметами и повозок, летящих вскачь.
— А Пашу — Блина знал? — подкинул я, чтобы его пронять. — На Поморском рынке вечно старался, что стянуть бы.
— Ну?
— Под забором валяется, получил пулю в лоб!
Николша, ни слова не говоря, отомкнул замок и внес сундучок обратно.
Дверь за ним захлопнулась, лязгнул засов.
Я вытаращился на запертую дверь. Вот это да, это, называется, пронял.
— Эй! — я замолотил кулаками в филенки. — Эй, Тюриков, где баржа поставлена?
Не отзывается даже!
Поплелся на пристань.
У въездных ворот толчея подвод, густо вооруженных людей. Пройти — пытаться нечего. И раньше бывало: военный объект, вахтеры строги, подавай пропуск.
Ладно, будь, что будет. Попаду на пирсы — хорошо, есть у меня лазейки; не попаду — горевать не стану.
Мокрый высокий бурьян. На ржавом гвозде косо висит щелевая доска. Проверенный ход.
За опутанным проволокой-колючкой забором штабелями бочки, ящики. Взрослому не протиснуться. Я — ничего, проточусь.
На пирсе включено электричество, прожекторы высвечивают людскую толчею.
Я поискал глазами отца, нашел — и настроение упало. Три железные шаланды, на каких, бывало, возили насыпью зерно, привалились к пирсу. Возле отцовской никого, зато у двух других коридоры выстроены из вооруженных красногвардейцев, грузчики — тоже с винтовками за спиной — таскают носилками тюки и мешки. В корме и на носу барж у пулеметов расчеты наготове: чуть что — врежут очередями.
Комиссар в кожаной тужурке распоряжается, по бедру хлопает маузер.
— Это не срочно… Осторожнее, осторожнее, товарищи! — говорит он одним солдатам, и те сворачивают налево — к барже отца, тащат носилки, сгибаясь под их тяжестью.
— Быстро! Сюда! — командует комиссар другим, и носилки сворачивают в коридор из вооруженных солдат — к баржам с пулеметами наготове.
Поднят на шаланде отца знак, что на борту опасный груз…
Сам вижу, где опасный, — там, где охрана и комиссар следит за погрузкой, где замерли у пулеметов расчеты.
Горы всякого добра, чего-чего только нет на пристани. Возили, возили целое лето, всего не вывезли. В том вон ящике аэроплан упакован, только без крыльев, тут — прицелы к орудиям. Промерзали ящики зимой, снегом их заносило, весной вода заливала. Ох, рассейская неразбериха!
Отец закрывал люки, вешал замки и рядом с ним кто-то из конторских цеплял свинцовые пломбы.