— А ты и не ложился, папа!
Кольнула в сердце жалость. В брезентовом дождевике с поднятым капюшоном, бородатый, сутулый, выглядел папа старик стариком. Прихрамывал, припадал на увечную ногу, неловко опирался на облезлый карабин. Потасканная драгунка, небось, даже не заряжена. Обида взяла за отца. Отгула не дали, вызвали в ездку: «Надо, Алексей Николаевич…»
— Подумаешь, сокровища на борту! — вырвалось у меня. — Хорошенькое дело — глаз не сомкнуть ночь напролет. Больше всех тебе надо, да?
Зол я был на себя, на баржу — ржавая лохань! — на туман, и на все на свете. Хотя бы потому, что напарник отцу не выделен, и я виноват, что папа торчал на палубе без смены.
— Приляг, — понурился я. — Выстою вахту. Давай свою драгунку.
С карабином отец расстался неохотно:
— Особо им не верти, затвор снят с предохранителя.
— …Патрон дослан в патронник? — подтрунил я.
Отец ответил строго и коротко:
— Дослан.
Потом отвел взгляд, стащил с себя тяжелый от впитавшейся сырости брезентовый дождевик:
— На, оболокись, с утра свежо.
Поверх рубахи на нем ремень с потертым подсумком.
— Ого, папа, отразим любого неприятеля! Значит, правда, груз в трюмах опасный?
— Какой груз — нам без разницы, — охладил он мой пыл. — Должны так и так по назначению доставить.
— Динамит? — во мне вспыхнула надежда. — Оружие?
— К люкам не лезь, повредишь пломбы, после не отчитаться!
Называется: поговорили.»
Я выволокся на палубу.
Ободняло. Шлепал колесами буксир, и крутые валы толкали в тупой нос шаланды, разваливались надвое, чтобы с шумом обтекать ее железные борта.
Город — низкие берега, низкие домики, лес мачт рыбачьих ботов, шхун вдоль бесконечных причалов, пристаней — серый и туманный город таял за кормой. Родной город, про который, кто его не знает, сложил поговорку: «Доска, треска, тоска»!
Чернея, удалялись, уходили в дымку темные силуэты судов на рейде.
Прощай, город, прости-прощай… Где еще реке не тесно в берегах? Где еще вода шире неба? Нигде, только в Архангельске, только на Двине!
Я пристроился за поленницей: все-таки меньше хватает ветром. Стоял сперва на виду. Надоело. Перед кем козырять, что у меня драгунка? Положил ее на дрова, держа поближе свернутые в трубку сигнальные флажки. Выбрал чурбашек и сел.
Чайки стаями — порой до десятка штук — вились за кормой, клянчили подачек. Отставали одни, их сменяли другие.
Показался встречный караван. Буксиры волокли за собой по течению по две-три тяжело груженных баржи или плоскодонные шняки.
Вахтенный матрос с нашего буксира давал отмашку флагами. Порядок, я не против. Посигналю, руки не отсохнут, не впервые на барже, — и тоже взялся за флажки.