Поравнявшись, буксиры обходили нас слева.
— Едемский, доброго здоровья! — окликали с барж.
— Леха, что в Архангельске нового?
В плаще с капюшоном меня приняли за отца.
Разминулись караваны.
Пусто. Берега да вода, да небо. И чайки пропали.
Шум волн был монотонно ровный, усыпляющий, баржу укачивало. Я не заметил, как обогрелся и задремал.
Проснулся — дышать нечем, напекло солнцем брезентовый плащ. Лицо в поту, волосы липнут ко лбу.
На буксире вышел матрос с ведром черпнуть забортной воды. Он окатил палубу и принялся мыть ее шваброй.
Разрази гром, дядя Вася! Сон в руку!
Я не успел его окликнуть: на мостике буксира мелькнуло белое платье, соломенная шляпка с голубой лентой, и сердце мое екнуло.
— Сережа, — обедать, — из дверей кубрика позвал отец.
Я ждал — соломенная шляпка больше не появлялась на мостике.
Приснилась, а?
— Кабы знать, что пойдешь напарником, паек бы на тебя выписал, — запивая сухарь кипятком, говорил отец. — Придется у Никитича займовать, поди, располагает запасцем.
Я посмотрел вопросительно: кто это?
— Наш капитан. Из матросов на мостик выбился. Буксир зотовский, знаешь? Худых работников твой крестный не держал. А дочку Ивана Никитича видел? Славная барышня. Вдовой он, Таня хозяйство ведет. Про тебя зачем-то давеча спрашивала.
Не покраснеть бы! Чтобы не выдать себя, я стал рассказывать о встречных баржах.
— Третий караван за утро. Право, к добру ли! — отец помрачнел. — Лен ведь возят, экспортный…
Я уставился на него с недоумением. Лен? Ну и что, что лен?
— Война! Душа болит, Серега. На пороге война и обороняться городу нечем. Силы против наших стянуты тысячные. А мы как дразним, как приманиваем: пиленого лесу-то на биржах, от пушнины склады ломятся — и, на-ко, лен возим! Своим умом прикидываю: не потому ли союзники заклятые выжидают, что охота им, кроме всего прочего, задарма наш лен получить?
Ох, папа, политик из тебя — лучше бы помалкивал.
— Того-этого… — улыбка скользнула на обветренных губах, глаза отца были синие, светлые, по-детски открытые. — Слышь, я перед рейсом в партию записался.
Это ты, папа, наповал сразил!
— Поздравляю. От всей души, — я встал и в поклоне тряхнул головой. — Тебя и отдельно твоих новых соратников. Бесспорно, для них ты ценное приобретение: на митингах будешь воодушевлять массы, зажигать энтузиазм. Ты ведь у нас речистый.
Ему было больно, я это видел. Но мне разве нет, — он же мой отец!
— Прости, папа, но в заваруху, когда ни в чем нельзя дать толку, кругом развал и неразбериха, — зачем тебе-то брать не по силам обузу? Ради чего, спрашивается?