Она покраснела.
— Какие глупости? Не надо так...
И я испугалась, глядя в ее полные слез глаза: будь осторожнее, мать, не наследи там, где, может быть, чисто и возвышенно.
— Я верю тебе. Будь гордой, девочка.
— Но и искренней надо быть, мама!
— Надо, — вздохнув, сказала я и почувствовала, что мне хочется плакать. Мы прошли пустырь, я оглянулась. Андрей стоял, смотрел нам вслед.
— Я совсем его не знаю.
— Он хороший, мама.
— Возможно.
— Он очень хороший.
— Мне не хотелось бы, чтобы у тебя были от меня секреты.
— Хорошо.
— Что «хорошо»?
— Не будет секретов.
— Господи, что ты еще хочешь сказать? — Я остановилась, смотря в ее странное, будто затвердевшее, лицо.
— Чего ты испугалась? Ничего.
— Нет. Ты хотела что-то сказать. Что?
— Ничего»
— Говори, что еще случилось?
Она опустила голову.
— Я знаю, мой отец жив. Давно знаю. Я ведь к нему ездила. А тебя обманула.
Чего угодно я ожидала, но не этого. Он умер. Он действительно давно умер для меня. И если я иногда вспоминала о нем, то уже без всякого чувства, как о мимолетном каком-то знакомом, которого давно нет в живых. И все же я испугалась, потому что совсем не хотела, чтобы этот человек снова как-то вошел в мою жизнь, и не только в мою, а в жизнь моей дочери.
— Как ты узнала о нем? — только и смогла я спросить.
— А помнишь «Огонек» с его портретом? Ты тете Ане его показывала.
— Это она сказала?
— Ну да! Она скажет. Надо было тише шептаться. Я подслушала, у меня уши есть. Впрочем, что ж ты думала, я никогда не узнаю? Но ты должна была сама мне сказать, сама... Почему ты сама не рассказала, почему? — с отчаянием спросила она. И я подумала: «В самом деле, почему?»
— Я хотела рассказать... со временем. Когда-нибудь потом.
— Почему «потом»?
— Не знаю. Ждала, наверно, когда подрастешь, чтобы смогла все понять.
— А ведь так просто, мама, было сказать: «Он плохой человек, он бросил нас», — и я бы все поняла, мама. Честное слово. Так просто.
— Нет, не очень просто.
— Просто. И я не думала бы о нем и никуда бы не ездила.
— Ты жалеешь, что ездила? — Я постаралась спокойно, как можно спокойнее спросить это, а сердце мое замерло.
— Не знаю, — сказала она. — Наверно.
— Почему «наверно»?
Она не ответила, спросила:
— Ты любила его?
Я боялась заплакать. Я прикусила губу. Но Варя смотрела на меня, и я сказала:
— Да.
— Он знал, что я родилась?
— Нет, — сказала я. — Не знал.
— Почему, мама?
— Я боялась его... Ну ладно, иди. Иди.
Но она не уходила, и тогда ушла я. Я обогнула забор, ограждающий стадион, остановилась, прислонившись к теплым, нагретым солнцем доскам. «Он умер умер, умер», — твердила я, зажмурившись, боясь самой себя.