и
меня, так как дательный и винительный падежи в нем всегда одинаковы.
Впрочем, довольно приятно читать старого забулдыгу Гафиза в оригинале, язык которого довольно звучен, и старый сэр Вильям Джонс охотно пользуется персидскими скабрезностями для примеров в своей грамматике, переводя их затем в своих Commentariis poeseos asiaticae [комментариях к азиатской поэзии] греческими стихами, ибо они и по латыни кажутся еще слишком неприличными. Эти «Комментарии» (Соч. Джонса, II том, de poesi erotica [об эротической поэзии]) тебя, наверное, очень позабавят. Зато персидская проза убийственна. Напр.: «Ranzât-us-safâ» благородного Мирхонда, излагающего персидский героический эпос очень образным, но совершенно бессодержательным языком.
Об Александре Великом он рассказывает следующее: имя Искандер значит на языке ионийцев Акшид рус (так же как имя Искандер происходит от Александра), т.е. «филусуф», что происходит от фила – любовь и суфа – мудрость, так что Искандер обозначает: друг мудрости. – Об одном короле retired [ушедшем в отставку] он пишет: он ударил в барабан отставки «палочкой ухода от дел», как это придется сделать и père [папаше] Виллиху, если он еще больше увлечется литературной борьбой. Того Виллиха постигнет участь короля Афразиаба Туранского, которого покинули его войска и про которого Мирхонд пишет: «он кусал себе ногти ужаса зубами отчаяния, пока из пальцев стыда не брызнула кровь убитого сознания».
►(Ф. Энгельс. Письмо К. Марксу 6/VI 1853 г. – Там же, 495 – 496 // 28, 222 – 223.)
437
В свободные часы я занимаюсь языком. Начал с Кальдерона, с «Magico prodigioso» католического Фауста… horribile dictu [страшно сказать] – прочел по-испански то, что читать по-французски было бы невозможно, – «Атала» и «Рене» Шатобриана и кое-что Бернардена де-Сен-Пьера. Теперь читаю Дон Кихота. Нахожу, что при занятии испанским языком приходится в начале чаще прибегать к словарю, чем при занятиях итальянским.
►(К. Маркс. Письмо Ф. Энгельсу 3/V 1854 г. – Там же, XXII, 29 – 30 // 28, 300.)
438
Английский язык – «жалок» – совершенно романизирован. На это ему [речь идет об Э. Бауэре. Ред.] в утешение я сказал, что голландцы и датчане говорят то же самое о немецком языке и что «исландцы» – единственные истинные германцы, не испорченные иностранщиной.
Старый холостяк занимался много языками. Он говорит по-польски и потому объявляет польский язык «самым красивым». Изучал языки он, по-видимому, совершенно не критически. Считает, например, Добровского гораздо «более выдающимся», чем Гримма, и называет его отцом сравнительного языкознания. Он дал также полякам в Берлине уверить себя, будто старик Лелевель в своем последнем сочинении опроверг гриммовскую историю немецкого языка.