Брат Халилова в этот момент перестал колотить нотами и руками по земле и на время затих. Один или два раза он поднимал голову перепачканную землей и кровью, и смотрел на родственника дикими глазами, видимо совершенно не узнавая его.
— Что ты делаешь, Ахмад? Ты… ты совсем обезумел? — Вопрос был явно излишним. — Что тут у вас происходит?
Ахмад вдруг простонал:
— Уходи отсюда, добрый человек!.. Я слышу… я слышу по твоему голосу что ты… что ты — не дэв. Уходи… уходи быстрее!..
— Какой добрый человек? О каких дэвах ты тут несешь? — быстро заговорил Халилов по-узбекски, а потом неожиданно перешел на русский: — О чем ты, Ахмад? Это я — Халил Халилов, твой брат! Что ты сделал? Зачем ты убил жену? Немедленно пойдем в дом, а о Гулиншах я сам позабочусь) Я сам отнесу ее в дом, а ты успокойся. Вот, выпей! — Одной рукой держа брата за плечи, второй он поднес к губам Ахмада флягу с коньяком, сунул горлышко тому в рот и дождался, пока тот сделает несколько хороших глотков. Ахмад, человек почти совсем не пьющий, проглотил коньяк и закашлялся. Халилов стукнул его ладонью по спине с такой силой, что по всему телу брата пошел медный Гул. Надо сказать, что коньяк и этот удар по спине несколько привели брата Халилова в чувство. Насколько вообще в такой ситуации это было возможно.
После этого брат поведал Халилову что его жена превратилась в какое-то страшное чудовище с лицом шакала, лошадиной гривой и телом огромной толстой змеи. Описание этого чудовища до мелких деталей напоминало какое-то страшилище из темных дехканских суеверий, которым сам Халилов пугал Ахмада в детстве.
— Я видел это собственными глазами, — твердил Ахмад.
— Да я когда-то сам придумал для тебя это чудище… — попытался убедить его Халилов, хотя у него самого по спине катился ледяной пот. — Ну не совсем придумал, конечно, но приукрасил точно — чтобы пугать тебя, когда мы были еще совсем маленькими.
— Тогда ты говорил, что слышал это от дедушки Абдрахмана, — не соглашался Ахмад, отводя свои мутные глаза. — Что этот дэв может врасти в человеческую плоть… слиться с человеком и стать им самим! И вот… и вот Гулиншах… моя собственная жена…
Халилов не стад слушать дальше. Он подхватил брата на руки, потащил в дом. Брат вздрогнул всем телом и потерял сознание. Его багровое от напряжения лицо стало быстро бледнеть, щеки тяжело, неестественно отекли. Под полуприспущенными веками вывернулись мутные пятна глазных яблок. На мгновение Халилову даже показалось, что брат перестал дышать. Нет!.. Показалось. Но что показалось тем людям, которых он, Халилов, видел возле деревни, и главное — что показалось Ахмаду если он вдруг с такой ненавистью, с такой отчаянной животной злобой, никогда за ним не замечавшейся, убил, растерзал собственную жену? Халилов положил брата на постель, подумал и решительно выпил еще коньяку. Думал, это хоть немного успокоит нервы. Но нет… Стоило ему присесть на корточки, чтобы отдохнуть, как тут же почудилось, будто со двора просачиваются какие-то странные, длинные звуки, похожие на чье-то приглушенное пыхтение. Или — на стон, нет? По коже Халилова пробежали мурашки. А что…. А что, если это звуки, которые может издавать… все еще ЖИВАЯ Гулиншах? Хорош, хорош он, Халилов! Там умирает женщина, которую, возможно, еще есть шанс спасти, а он — здоровый, взрослый мужик! — поддавшись каким-то детским страхам своего брата, теперь шарахается от каждой тени!