Но через полчаса Люда позвонила сама и спросила, не знает ли Катя, кто такая Оля? Ребята, возможно, у нее, Люда «вспомнила», что Дима (опять этот Дима! Нет, она просто иезуит или дура) звонил от нее какой-то Оле, она ее не знает, и по разговору можно было понять, что Дима уговаривался к ней подскочить. И даже говорил, что заедет не один.
С каким наслаждением ответила бы Екатерина Николаевна, что ей дела нет ни до какой Оли, а уж если на то пошло, то и ни до какого Димы и сеньоры (сеньориты, пардон, пардон) Людмилы. Что у нее есть муж, и есть работа, и дом, и абсолютно неинтересно знать, кто и по каким там адресам передвигается, когда за окном полночь и февраль — кривые дороги. Но она выслушала, но ей было дело. И даже поблагодарила вежливо и только тогда повесила трубку. И только тогда поняла, какую дружескую, какую глубоко дружескую, воистину химическую услугу оказала ей Людмила. Я, мол, не знаю, где эта Оля и что это за Оля, но муженек твой, видимо, там и в теплой компашке, потому как за услужливым Димой насчет маленьких проказ дело не заржавеет: или Олю попросит, чтобы провентилировала насчет подружки для комплекта, или уж… так, самоустранится. За ним такие движеньица душевные водятся. Ничего этого Люда ей не сказала, но Кате показалось, что именно такой подтекст и звучал в мнимо озабоченном Людином голосе. Теперь ей предстояло провести ночь не просто в неизвестности, а без конца вслушиваясь в как будто реально произнесенные, беспощадно вкрадчивые бесстыдства: «Я не знаю, спит там ваш муж с этой Олей или как… Но только очень, очень смахивает на то. Привет вам, Екатерина Николаевна, летите, коли невмоготу, по-над крышами да сугробами, может, где и запеленгуете незабвенного своего Юрия Андреевича, главу семейства вашего процветающего. Ростом он вышел, может, и заметите. Адьос, амиго!»
Сивилла отлично знала свою технологию. Ночь превратилась в элементарный ад. Ночь кончилась. Кончилась, рассосалась и предрассветная муть. Наверное, уже за восемь. Екатерина Николаевна тем же движением, что и в шесть, когда она только что проснулась, закинула руку и нажала выключатель. Полусфера розового цвета растаяла, как и не была.
Она встала и начала неспешно одеваться. Неспешно, вдумчиво и тщательно приводить себя в порядок. В полный порядок. Она умела держать себя в руках и умела приводить себя в порядок. Себя и свои мысли. «Что мы имеем с гуся?» — так это называется. Прежде всего, мы имеем понедельник. В институт она сегодня не поедет. Там сегодня и делать особо нечего. Научный отряд ее сектора в полном составе из двух мэнээсов — Вали Соколова и Софико Датунашвили — записались до среды в библиотеку. Директору Сухорученкову она должна только подтвердить, что с издательским планом ее сектора на первый квартал все в порядке. С планом действительно все в порядке, он будет выполнен и перевыполнен. Единственная тучка на горизонте — это то, что Софико Датунашвили вянет-пропадает, но все никак не уволится. В крайнем случае придется переписать ее переводы. Переписать, ибо редактировать небрежную и просто неприличную абракадабру, кою соизволит, видимо, опять преподнести холеная Софико, просто бессмысленно. Легче переписать все заново. Справимся, за Датунашвили и записано-то всего полтора авторских листа. Надо еще, пожалуй, переговорить с техредактором Нелечкой Ольшанской, она сегодня будет одна весь день в их комнате (у координаторов совещание в Госплане, их, стало быть, тоже не будет), насчет того, кому что по телефону отвечать.