Когда я вошла во двор, где обитал Аякс, я сразу же увидела его на лавочке у одного из подъездов — перед сном он выбирался из своего подвала, чтобы подышать воздухом.
— Добрый вечер! — поприветствовала его я.
— Добрый, если он действительно добрый. Все в мире относительно, и доброе для одного может не оказаться таковым для другого, — в свойственной ему манере ответил Венчик.
— Веня, у меня к тебе дело, — я была краткой и четкой, боясь, что Венчик затянет разговор, ударившись в философию.
— Делами занимаются люди, лишенные воображения и способности самостоятельно мыслить, — не сдавался Аякс.
— Веня, прости, я не так выразилась, — спохватилась я. — Я хочу, чтобы ты оказал мне дружескую услугу.
— Дружба — это высшее благо на земле, поскольку она, в отличие от любви, лишена чувственности и является проявлением исключительно духовной близости. В дружеской услуге Вениамин никогда не отказывает, хотя мало на земле осталось людей, которых он может назвать этим великим словом «друг».
— Я бы не сказала, что наша дружба напрочь лишена чувственности, я имею в виду материальную сторону наших отношений, — возразила я Венчику, кивая на увесистый пакет, который я поставила на скамейку.
— Так чем я могу быть тебе полезен? — оставив философский тон, спросил Венчик, испугавшись, что дальнейшее рассуждение о духовности наших отношений лишит его их материального подкрепления.
— Мне надо узнать, кто та женщина, которая целый день разыгрывает спектакль под моим балконом, и кто автор сценария этих постановок.
— Всего лишь?
— Венчик, будь осторожен. Я уверена, что мы имеем дело с очень серьезными людьми, которые занимаются очень серьезными делами.
— Человек всегда живет бок о бок с опасностью. Даже ложась спать, мы не уверены, что завтра мы проснемся в полном здравии, если вообще проснемся.
На этой оптимистической ноте я попрощалась с Венчиком и отправилась домой.
На следующее утро мне позвонил капитан и попросил явиться в полицию. Он так и сказал «явиться», а не «прийти». «Похоже, он меня канонизировал при жизни, — съязвила я про себя, — и ждет моего явления, чтобы я превратила жирного глухаря в маленькую, но очень важную галочку в графе о раскрытых преступлениях». Однако вслух я этого, разумеется, говорить не стала, боясь раньше времени расплескать желчь, накопившуюся у меня для этого капитана.
Ровно в 11.00 — именно это время назначил мне капитан — я сидела напротив кабинета и ждала, когда меня вызовут. Моя деятельная натура не выносила того, что Плиний Младший в свое время назвал dolce far niente — сладостное ничегонеделанье, и я принялась рассматривать таблички, которые украшали дверь кабинета. Как оказалось, за дверью собрался весь цвет отечественного сыска: майор Шарапов, лейтенант Вагин и капитан Пронькин. «Мой и до майора не дослужился, и фамилия у него подкачала — далеко ему, видимо, до славного майора Пронина. Как тут не комплексовать!» — пожалела я капитана. Впрочем, через пятнадцать минут, когда меня вызвали в кабинет, я поняла, что с жалостью поторопилась. Капитан Пронькин, подобно Зевсу-громовержцу, метал из глаз молнии и был суров как никогда.