— Кто есть кто в городе, я уже приблизительно знаю.
— От кого?
— От бармена Тони.
— Информация точная. Тони вполне надежен.
— Только не вполне откровенен. Предпочитает держать язык за зубами.
— А есть рискованные вопросы?
— Есть. Например, берет ли прокурор Флаймер?
— Только крупно и не лично, а через «жирную Инессу» в баре «Олимпик». Предвидишь дело?
— Смотря какое. Пока присматриваюсь.
— Бар или бильярдную?
— А если кегельбан?
— Не пройдет. У нас таких штук не знают.
— А как прикрытие?
— Если метать банк, то без Джакомо Спинелли и колоды не распечатаешь.
— Говорят, у него два телохранителя?
— Не два, а четыре.
— А чем интересуется Джакомо Спинелли, кроме денег? Женщины?
— Их у него полно. Камни.
— Какие?
— Чистой воды и не менее пяти каратов. — Значит, придется ограничиться баром.
— Тут без Флаймера не обойтись. У него тесть начальник полиции. Только с Флаймером придется подождать: психует. Так что на «жирную Инессу» не надейся. У него дочь пропала.
— Сбежала или похитили?
— Нет, просто исчезла. Таинственно и необъяснимо. — С помощью Джакомо Спинелли?
— С его помощью не исчезают бесследно. Остается дырка в черепе. А тут как в цирке: раз-два — и готово. Ты что, не слыхал разве о леймонтских исчезновениях? Милях в тридцати по шоссе от города к западу. Там и «ведьмин столб» стоит с надписью: «Здесь исчезают люди». Неужели не видел?
— Я ехал с востока. А что за исчезновения?
— Сначала бездомный бродяга, потом прокурорская дочка с сынками банкира Плучека и их прихлебателем и один полицейский. Растаяли в воздухе, как мороженое.
— Вранье, наверно.
— Я тоже не верю, но «ведьмин столб» видел.
— Почему ведьмин?
— Его поставили по требованию общества ведьм. Милые, в общем, девицы и не без влияния. Между прочим, приличный взнос в их общество может помочь и в наших греховных делах.
— Бред.
— В Леймонте многое кажется бредом. Сам увидишь. Кстати, съезди-ка на тридцатый километр к этому столбику. Я ездил.
— И не исчез.
— Как видишь. Впрочем, я не рискнул выходить из машины.
— Боялся?
— Нет, конечно, а рисковать не хотелось. Внушительный столбик. И мыслишка мелькнула: не зря же его поставили.
На следующее утро Яков Стон в церковь, конечно, не пошел, хотя было воскресенье и уважающие себя леймонтцы важно прошествовали под окнами, приодетые и умытые. Но Стон в своих делах привык обходиться без помощи божией. Не слишком довольный вчерашним разговором, он объехал город, ничего нового для себя не увидел, сыграл три партии на бильярде в окраинном заведении, выиграл шесть засаленных, измятых бумажек, три пропил в соседнем баре и от нечего делать отправился на тридцатый километр за городом. Там он остановился, несмотря на предупреждение. Столб был внушительный, розоватый, буковый, с назидательной надписью. Равнодушный к назиданию, Стон с несвежей от проглоченного спиртного головой подошел к нему и потрогал: крепко. Обошел: ничего не случилось. Потом отошел в сторону и прищурился. И тут ему показалось, что воздух, одинаково прозрачный на милю в окружности, в полуметре от столба словно чуть-чуть потемнел, как стакан воды, в который капнули молоком. Будто прямоугольник с закругленными углами, слегка припудренный пылью. Оглянулся: рыжая засохшая трава, огороженная колючей проволокой, нигде не украшалась присутствием человека. Не раздумывая, потому что думать от виски и жары не хотелось, Стон шагнул к запыленной прозрачности и пропал.