В конце числа он на этот раз вырезал двойку, затем облизал пальцы и вытер кровь. Поначалу она сочилась, но после пяти-шести обтираний свежая рана осталась чистой и красной на фоне бледной кожи. Томас повторил число несколько раз. «Миллион пятьдесят три тысячи девятьсот два».
Встав, он пошёл по коридору. Тело знало лишь время, которое он на нём вырезал; Томас никогда не чувствовал ни голода, ни усталости, ни даже грязи – он мог спать или не спать, есть или не есть, мыться или не мыться: заметной разницы для него это не составляло. Волосы и ногти никогда не становились грязными. Лицо не старилось.
Томас остановился перед библиотекой. Он полагал, что несколько раз методично изорвал все книги в клочья, но каждый раз в его отсутствие мусор куда-то исчезал, а книги появлялись заново.
Томас вошёл. Бросил взгляд на терминал в углу, предмет его глубочайшего отвращения: аппарат ни разу не удавалось повредить – разбить, обколоть, согнуть или хотя бы поцарапать хоть одну видимую часть. Впрочем, неразрушимый или нет, он никогда не работал.
Томас бродил от полки к полке, но каждую книгу он уже читал раз десять или больше. Все они стали для него бессмысленными. Библиотека была хорошо укомплектована, и он изучил священные тексты всех верований; те немногие, в которых можно было (если расширительно истолковать поэтические вольности) усмотреть описание его ситуации, не предлагали никаких средств выхода из неё. В отдалённом прошлом он претерпел сотню лихорадочных обращений и взывал к каждому божеству, чьё существование когда-либо постулировалось человечеством. Если он и наткнулся среди них случайно на существующее – то, которое было ответственно за его проклятие, мольбы не возымели успеха.
Единственное, чего он не ждал после смерти, – это неуверенность. Поначалу это сильно его беспокоило: оказаться брошенным в ад без малейшего проблеска рая, чтобы дразнить его, без праведников, горделиво бросающих ему во время своего вознесения: «Тебя же предупреждали», – уже не говоря о формальном судилище пред Господом его детства, в ходе которого все детали доктрины, подвергавшиеся им сомнению, были бы объявлены Абсолютной Истиной, разрешены раз и навсегда все теологические дебаты.
Но с тех пор Томас решил, что если его ситуация вечная и необратимая, едва ли имеет значение имя Бога, обрекшего его на подобное.
Томас сидел, скрестив ноги, на полу библиотеки и пытался ни о чём не думать.
– Думай быстрее. Думай быстрее.
Анна лежала перед ним, окровавленная и без сознания. Время замедлилось. Миг, к которому он приближался, казалось невозможно вынести и ещё раз пережить, но Томас двигался к нему и знал, что он не в силах его свернуть.