Бродя коридорами Фарнли, я обходил стороной кабинет таксидермиста Бена, хотя порой и заглядывал в приоткрытую дверь. Запах внутренностей и формальдегида был невыносим, к тому же я боялся Фреда – филина Бена. Фред сидел у Бена на плече и суровым, но одобрительным взором наблюдал за тем, как хозяин скоблит грудную клетку горностая или белки. Когда нас с Беном познакомили, он посадил Фреда мне на плечо. Птичке явно не понравилось, а я чуть не рухнул – размером филин оказался в половину меня, девятилетнего. Устоял я лишь благодаря папиной поддержке.
Фред сопровождал Бена повсюду – иногда даже на папины уроки, где Бен изредка рассказывал детям о своей работе с животными. За пять лет преподавания отец уяснил, что в мире временных учителей царит закон «съешь сам – или будешь съеден». Поэтому набитые зверушки играли неоценимую роль отвлекающего маневра: они превращали папу в чучельника. Так он избегал участи затравленного подменного учителя. Папины коллеги обычно быстро привыкали к тому, что в углу учительской торчит безжизненная лиса или детеныш капибары. Как-то, правда, одна заместительница директора захотела было возмутиться при виде дохлого филина на соседнем столе, но тут Фред очень медленно повернул к ней голову и одарил недобрым взглядом.
Папа рассказывал, как однажды мама Бена наводила порядок в холодильнике и обнаружила там усопшую морскую свинку по имени Тутлс. Свинка сто лет назад была питомцем маленького Бена (следует добавить, что умер зверек своей смертью). Так вот Бен, к тому времени напрочь про Тутлса позабывший, проплакал весь день.
– Когда Фред умрет, Бен сделает из него чучело? – спросил я у папы.
– Возможно. Отдаст таким образом дань уважения.
– А пока Фред живой, Бен не станет его набивать?
– Нет. Конечно, нет.
– Бен что, любит только мертвых животных? А живые ему почему не нравятся?
– Не знаю. Спроси у мамы. Мне надо дорисовать козу, так что давай поговорим позже, ладно?
Однако интерес Бена в таксидермии не ограничивался лишь мертвыми созданиями. Однажды я пришел домой из школы и обнаружил папу в гостиной. Он стоял на коленях перед журнальным столиком, на котором лежал белый шар размером с огромный кулак.
– Ну же ну, Том. Гляди-ка!
– Что это?
– Ш-ш-ш-ш! Тихонько, а то разбудишь.
Я присмотрелся. У шара были лапки и глазницы.
– Жаба?
– Да. На ней защитный зимний кокон. Можешь взять в руки, если хочешь, только осторожно – если ее побеспокоить, она рассердится и выпрыгнет из «домика». Еще и укусит, наверное.
Я поднял шар и увидел внутри лишь воздух – никакой амфибии. После этого отец поведал мне правду. Утром Бен заскучал и устроил вылазку в лес за Фарнли-Хаусом, отыскал там жабу, усыпил ее хлороформом и принес к себе в кабинет. Затем намазал беднягу пастообразным материалом для стоматологических оттисков, не забыв оставить щель для дыхания, и дал застыть. В конце рабочего дня наш таксидермист вернулся в лес, разрезал затвердевший материал и выпустил жабу. Та побрела прочь на заплетающихся ногах, точно одурманенный заложник на редкость доброго террориста. Бен склеил «панцирь» и одолжил его на вечер папе.