Шпоры взводного звенели где-то близко.
— Ну? — спросил фельдшер и, зная вперед, что ему скажут, отстегнул кобуру револьвера.
Взводный издали махнул рукой.
— Подожди! — с отчаянием закричал я фельдшеру и побежал прочь, зажимая уши.
Два удара вошли в них сквозь ладони…
А вечером, в мертвой тишине, застыв в сдвоенных рядах, эскадрон слушал командира.
Командир говорил сначала тихо, потом кричал. Гибким стэком яростно хлестал он по тонкому голенищу сапога.
Эскадрон слушал. Сто двадцать человек внимательно наблюдали, как пузырилась пена на губах командира, как метался вверх и вниз стэк.
Сто двадцать простых людей знали, что тебя нет сейчас на правом фланге эскадрона, Афоня.
Но ненависть твоя уже передалась им. Они молчали. Это молчанье было глухим и тяжелым. И мог ли понять бледный, надрывающий горло крикун всю глубину этого молчания?
Июль 1934
…По-осеннему низко и сумрачно бегут тучи. С моря гонит их ветер. Траурным флагом мечется черный дым над крышей.
А мы, голодные и грязные, не спавшие двое суток, с серыми; как пыль, лицами, сгрудились на маленьком дворе фольварка.
Второй день уходим мы лесами, дорогами, тропинками, спешиваясь и отбиваясь, — и вновь на конях, — от обнаглевшей немецкой конницы.
Второй день мнем мы высокую густую рожь, вытаптываем яровые, уходя на восток.
На всех дорогах, в полях, у своих домов молча смотрят на нас латыши и качают печальными головами.
Не любят латыши баронов. Молчаливая и упорная, вековая ненависть застыла в их угловатых крепких фигурах.
В нас они видели избавителей. Трогательно-радушно разворачивали свое добро: совали в кобуры зарезанных кур, булки, папиросы. Надеялись: не вернутся к ним бароны, легче станет жить батраку…
Победителей и избавителей видели они в нас. Бедные люди во всех видят избавителей. Так было раньше.
Затравленным волком бежит теперь эскадрон, и качают головами латыши.
Мы не смотрим на их уныло маячащие фигуры, мы отворачиваемся и все дальше уходим на восток.
Кирасиры полка королевы Луизы и померанские драгуны, словно состязаясь, кто первый затравит, многочисленными разъездами наседают на истомленный эскадрон. Они стайками кружатся около, наскакивают, жалят и, не давая отдыха, гонят его ночью и днем!.
Но их не боимся мы. Дважды огрызнулся эскадрон: лихой и неутомимый Молчанов, шедший с полувзводом в арьергарде, привел из зарвавшихся разъездов двух раненых кирасиров и невредимого драгуна.
Не их боимся мы, — боимся другого, и оно пришло.
Покрываемый полосами черного дыма, как траурным флагом, и вновь отчетливо маячащий на фоне серых рваных туч, сидящий у самой трубы дозорным — закричал тревожно Бондаренко: