Прямо перед собой я видела красно-коричневую, как кусок тушенки, шею водителя, стиснутую между синей фуражкой и плечами синего пиджака. А рядом с ним, словно хрупкая экзотическая птичка, виднелась шляпка с изумрудного цвета перьями, надетая на серебристо-седую голову Филомены Гини, известной романистки.
Я не очень понимала, почему появилась миссис Гини. Все, что я знала, – это то, что она заинтересовалась моей судьбой, поскольку в свое время, на пике творческой карьеры, тоже попала в сумасшедший дом.
Мама сказала, что миссис Гини прислала ей телеграмму с Багамских островов, где прочла обо мне в одной из бостонских газет. В телеграмме миссис Гини спрашивала: «Дело связано с парнем?»
Если бы здесь был замешан какой-нибудь парень, миссис Гини, разумеется, не проявила бы никакого участия. Но мама моя выслала ответную телеграмму: «Нет, дело в писательстве Эстер. Ей кажется, что она больше никогда не сможет писать».
Поэтому миссис Гини прилетела в Бостон, вытащила меня из переполненного отделения городской больницы и теперь везла в частную клинику с лужайками, площадками для гольфа и садами, как в каком-нибудь загородном клубе, где будет платить за меня, словно выдав стипендию, пока ее знакомые врачи меня не вылечат.
Мама сказала, что я должна быть благодарна. Она добавила, что потратила на меня почти все свои деньги и, если бы не миссис Гини, не знала бы, где бы я очутилась. Но я-то знала, что меня ждет. Меня ждала большая больница штата за городом совсем рядом с этим частным заведением.
Я знала, что должна быть благодарна миссис Гини, но ничего не чувствовала. Если бы миссис Гини подарила мне билет в Европу или кругосветный круиз, мне было бы совершенно все равно, поскольку, где бы я ни находилась – на палубе лайнера или в уличном кафе в Париже или Бангкоке, – я все равно бы находилась под тем же стеклянным колпаком, варясь в собственном соку и отчаянно ища выход.
Синее небо распахнуло свой купол над рекой, усеянной парусами. Я изготовилась, но мама с братом тут же ухватились за ручки дверей. Шины быстро прошуршали по ребристому покрытию моста. Вода, паруса, синее небо и замершие в полете чайки пронеслись мимо как диковинная открытка, и мы пересекли реку.
Я снова откинулась на обитую серым бархатом спинку сиденья и закрыла глаза. Воздух в стеклянном колпаке сгустился настолько, что я не могла пошевелиться.
Я снова лежала в отдельной палате, которая напоминала мне палату в клинике доктора Гордона: кровать, письменный стол, стенной шкаф, стол и стул. Окно с сеткой, но без решетки. Моя палата помещалась на первом этаже, и окно, чуть возвышавшееся над усыпанной сосновыми иголками землей, выходило в усаженный деревьями двор, окруженный стеной из красного кирпича. Если бы я выпрыгнула, то даже коленок бы не ободрала. Изнутри высокая стена казалась гладкой, как стекло.