Я была так потрясена видом операционного стола, на который перемещали женщину, что у меня словно язык отнялся. Он походил на какое-то жуткое пыточное устройство: с одной стороны торчали металлические подставки со скобами, а с другой располагались инструменты, какие-то трубки и провода, которые я толком не разглядела.
Мы с Бадди встали у окна в паре метров от роженицы, откуда нам все было прекрасно видно.
Живот женщины вздымался так высоко, что я не видела ни ее лица, ни верхней части тела. Казалось, что она состоит лишь из огромного вздутого живота и двух уродливых тоненьких ножек, закинутых на подставки со скобами, и все время, пока рожала, она не переставая охала и ахала.
Позже Бадди объяснил мне, что ей дали лекарство, благодаря которому она забудет, что испытывала боль, и что она ругалась и стонала, сама не зная, что делает, поскольку находилась в полусне.
Я подумала, что такое лекарство мог придумать только мужчина. Вот передо мной женщина, терзаемая чудовищной болью, совершенно очевидно ощущавшая ее каждой клеточкой, иначе бы она так не стонала. Потом она отправится домой и вскоре снова забеременеет, поскольку лекарство заставит ее забыть, как нестерпима была та боль, но все это время где-то в потайном уголке ее естества будет ждать длинный, непроглядный, без окон и дверей коридор боли, готовый вновь поглотить ее.
Старший акушер, руководивший действиями Уилла, безостановочно твердил женщине:
– Тужьтесь, миссис Томолилло, тужьтесь, вот молодчина, тужьтесь.
И вот наконец я увидела, как в раздвинутой выбритой щели между ног, бледной от антисептика, появилось что-то темное и пушистое.
– Головка младенца, – прошептал мне Бадди сквозь стоны женщины.
Однако головка по какой-то причине застряла, и акушер сказал Уиллу, что придется сделать разрез. Я слышала, как ножницы впились в кожу женщины, словно в ткань, и яростной алой струей брызнула кровь. Потом как-то сразу младенец, казалось, прыгнул на руки Уиллу. Был он весь синюшный, словно припудренный чем-то белым и вымазанный кровью, а Уилл все твердил перепуганным голосом:
– Сейчас уроню, сейчас уроню, сейчас уроню.
– Нет, не уроните, – ответил акушер, взял у него младенца и начал его массировать. Синюшность исчезла, младенец закричал надрывным, хриплым голоском, и я увидела, что это мальчик.
Первым делом младенец написал на лицо акушеру. Позже я сказала Бадди, что не понимаю, как это возможно, а он ответил, что это вполне возможно, хотя и не совсем обычно, и мы это видели.
Как только младенец появился на свет, персонал в палате разделился на две группы. Акушерки привязали к запястью новорожденного металлическую бирку, протерли ему глазки ватным тампоном на деревянной палочке, запеленали его и положили в кроватку с полотняным пологом. Тем временем акушер и Уилл принялись зашивать разрез иглой с длинной нитью.