Впервые в жизни, находясь в звуконепроницаемом сердце ООН между Константином, умевшим играть в теннис и синхронно переводить, и русской девушкой, знавшей так много идиом, я ощущала себя чудовищно ущербной. Беда в том, что ущербной я была всегда, просто никогда не задумывалась над этим.
Единственное, что мне хорошо удавалось, – это получать стипендии и призы, но эта эра клонилась к закату. Я чувствовала себя скаковой лошадью в мире без беговых дорожек или чемпионом колледжа по футболу, который вдруг оказался в деловом костюме один на один с Уолл-стрит, а дни его славы превратились в маленький золотой кубок на камине с выгравированной на нем датой, напоминающей цифры на надгробии.
Я видела, как моя жизнь ветвится у меня перед глазами, словно зеленая смоковница в том самом рассказе. С конца каждой ветви, словно спелая лиловая смоква, свисал, маня и подмигивая, образ прекрасного будущего. Одна смоква представляла собой мужа, детей и дом – полную чашу, другая – знаменитую поэтессу, третья – блестящего ученого, четвертая – Э Гэ, великолепного редактора, пятая – Европу, Африку и Южную Америку, шестая – Константина, Сократа, Аттилу и сонм прочих любовников со странными именами и экзотическими профессиями, седьмая – олимпийскую чемпионку в командном зачете. А дальше и выше висело еще больше плодов, которые я не могла толком разглядеть.
Я видела себя сидящей в разветвлении этой смоковницы, умирающей от голода лишь потому, что не могу решить, какую же смокву выбрать. Я хотела съесть их все, но выбор одной из них означал, что я лишусь всех остальных. И пока я так сидела, не в силах принять решение, смоквы начинали сморщиваться, чернеть и одна за другой падать на землю к моим ногам.
В ресторане, куда меня привел Константин, пахло травами, специями и сметаной. За все время своего пребывания в Нью-Йорке мне никогда не попадались подобные заведения. Мне попадались лишь закусочные, где подавали гигантские гамбургеры, какой-нибудь суп и четыре вида пирогов за очень чистой стойкой перед длинным сверкающим зеркалом.
Чтобы попасть в ресторан, нам пришлось спуститься в какой-то подвальчик по семи тускло освещенным ступенькам. Потемневшие от дыма стены украшали огромные, как венецианские окна, туристические плакаты с изображениями швейцарских озер, японских гор и южноафриканских саванн. На каждом столике стояли большие, покрытые пылью свечи в форме бутылок, которые, казалось, веками истекали цветным воском, наслаивая красное на синее и зеленое, сплетая тонкое трехмерное кружево. Они бросали на столики круги света, в которых плыли раскрасневшиеся, похожие на язычки пламени лица.