На шестой день моего пребыванiя вeтер усилился до того, что гостиница стала напоминать судно среди бурнаго моря, стекла гудeли, трещали стeны, тяжкая листва с шумом пятилась и разбeжавшись осаждала дом . Я вышел было в сад , но сразу согнулся вдвое, чудом удержал шляпу и вернулся к себe. {175} Задумавшись у окна среди волнующагося гула, я не разслышал гонга и, когда сошел вниз к завтраку и занял свое мeсто, уже подавалось жаркое -мохнатые потроха под томатовым соусом -- любимое блюдо доктора. Сначала я не вслушивался в общiй разговор , умeло им руководимый, но внезапно замeтил , что всe смотрят на меня.
"А вы что по этому поводу думаете?" -- обратился ко мнe доктор .
"По какому поводу?" -- спросил я.
"Мы говорили, -- сказал доктор , -- об этом убiйствe у вас в Германiи. Каким нужно быть монстром , -- продолжал он , предчувствуя интересный спор , -- чтобы застраховать свою жизнь, убить другого -- --".
Не знаю, что со мной случилось, но вдруг я поднял руку и сказал : "Послушайте, остановитесь..." и той же рукой, но сжав кулак , ударил по столу, так что подпрыгнуло кольцо от салфетки, и закричал , не узнавая своего голоса: "Остановитесь, остановитесь! Как вы смeете, какое вы имeете право? Оскорбленiе! Я не допущу! Как вы смeете -- о моей странe, о моем народe... Замолчать! Замолчать! -- кричал я все громче. -- Вы... Смeть говорить мнe, мнe, в лицо, что в Германiи... Замолчать!.."
Впрочем всe молчали уже давно -- с тeх пор , как от удара моего кулака покатилось кольцо. Оно докатилось до конца стола, и там его осторожно прихлопнул младшiй сын ювелира. Тишина была исключительно хорошаго качества. Даже вeтер перестал , кажется, гудeть. Доктор , держа в руках {176} вилку и нож , замер ; на лбу у него замерла муха. У меня заскочило что-то в горлe, я бросил на стол салфетку и вышел , чувствуя, как всe лица автоматически поворачиваются по мeрe моего прохожденiя.
В холлe я на ходу сгреб со стола открытую газету, поднялся по лeстницe и, очутившись у себя в номерe, сeл на кровать. Я весь дрожал , подступали рыданiя, меня сотрясала ярость, рука была загажена томатовым соусом . Принимаясь за газету, я еще успeл подумать: навeрное -совпаденiе, ничего не случилось, не станут французы этим интересоваться, -- но тут мелькнуло у меня в глазах мое имя, прежнее мое имя...
Не помню в точности, что я вычитал как раз из той газеты -- газет я с тeх пор прочел немало, и онe у меня нeсколько спутались, -- гдe-то сейчас валяются здeсь, но мнe некогда разбирать. Помню, однако, что сразу понял двe вещи: знают , кто убил , и не знают , кто жертва. Сообщенiе исходило не от собственнаго корреспондента, а было просто короткой перепечаткой из берлинских газет , и очень это подавалось небрежно и нагло, между политическим столкновенiем и попугайной болeзнью. Тон был неслыханный, -- он настолько был непрiемлем и непозволителен по отношенiю ко мнe, что я даже подумал , не идет ли рeчь об однофамильцe, -таким тоном пишут о каком -нибудь полуидiотe, вырeзавшем цeлую семью. Теперь я впрочем догадываюсь, что это была уловка международной полицiи, попытка меня напугать, сбить с толку, но в ту минуту я был внe себя, и каким -то пятнистым взглядом попадал то в одно мeсто столбца, то в {177} другое, -- когда вдруг раздался сильный стук . Бросил газету под кровать и сказал : "Войдите!" Вошел доктор . Он что-то дожевывал . "Послушайте, -- сказал он , едва переступив порог , -- тут какая-то ошибка, вы меня невeрно поняли. Я бы очень хотeл -- --"