Мистер Белл замолчал, словно задал вопрос, однако его спутник ничего не ответил. В мыслях мистера Торнтона звучало эхо произнесенных слов: «Так много страдала». Вот, значит, как она запомнила эти восемнадцать месяцев в Милтоне, даже в своей горечи невыразимо ценных для него и не идущих в сравнение с остальной радостью жизни. Потеря ее родителей, несомненно, уважаемых людей для него, не могла отравить воспоминание о тех неделях, днях и часах, когда прогулки в две мили приносили ему наслаждение, потому что каждый шаг приближал его к ней. А затем, уходя по тому же пути, он вспоминал о новых гранях ее характера и его приятной остроте. Да! Что бы ни случилось с ним за кругом его чувств к Маргарет, он никогда не смог бы говорить о том времени – когда ежедневно виделся с ней… когда держал ее в объятиях – как о периоде страданий. Несмотря на ее уколы и дерзости, для него это было время королевской роскоши в сравнении с той нищетой, которая прокралась к нему и свела предвкушение счастливого будущего к убогой жизни без надежд и страхов.
Миссис Торнтон и Фанни находились в столовой. Дочь пребывала в небольшой экзальтации и трепетала, когда служанка разворачивала перед ней рулоны глянцевой материи, показывая, как свадебное платье будет блестеть в сиянии свечей. Мать пыталась проявлять какой-то интерес, но у нее ничего не получалось. Не в силах думать о фасонах и тканях, она искренне желала, чтобы дочь приняла предложение брата и купила комплект свадебных нарядов у перворазрядного лондонского портного, что избавило бы их всех от бесконечных обсуждений и истеричных сцен, которые возникали от желания Фанни самостоятельно руководить процессом подготовки к свадьбе. Мистер Торнтон был рад оказать любезность мужчине, который пленился второсортными манерами и вкусами Фанни. Он выделил сестре достаточно средств для заказа пышных нарядов, которые в глазах девушки были не менее, а возможно, и более ценными, чем ее жених.
Когда ее брат и мистер Белл вошли в комнату, Фанни покраснела, жеманно улыбнулась и засуетилась над рулонами тканей в той манере, которая привлекала к ней внимание всех присутствующих, кроме мистера Белла. Если он и думал о ней, столь заинтересованной шелками и атласами, то просто сравнивал ее с бледной и печальной Маргарет, неподвижно сидевшей со склоненной головой и сложенными на коленях руками в комнате, где в звенящей тишине любой шорох для напряженных ушей казался шепотом мертвых, паривших около любимого чада. (Когда мистер Белл поднялся наверх после разговора с мистером Торнтоном, миссис Шоу спала на софе, и ни один звук не нарушал тишины комнаты.)