Дверь на чердак украшал старый висячий замок, легко выдернутый вместе с петлей из гниющего от вечной сырости дерева (крыша протекала прямо над дверью). Чердачный мир, с его пылью, паутиной и ржавым хламом, прошелся скрюченным пальцем по самым дальним струнам души моей, издавшим сдавленную трель.
И уж совсем все внутри сжалось, стягиваемое лопающимися нервами, стоило мне выбраться на крышу и обнаружить там тщательно укрытый от непосвященных закуток, гнездо. Самое невероятное, что хозяин был дома, вернее его бездыханное, высохшее тельце, - тельце маленькой горгулии с скукоженными крыльями. Когда я поднял эту серую мумию, из мертвых рук выпала фотография, заключенная в рамочку, доселе прижатая к острой птичьей грудке.
Осторожно завернув тельце в куртку, я поспешил в гостиницу. Номер мне предложили крохотный, обшарпанный, уже занятый колонией насекомых, удивительно гармонирующий с неумытостью всего города, несправедливо дорогой. Из достижений цивилизации, предназначенных для упрощения жизни, здесь стояли кровать, устланная сероватыми простынями, стол, стул без спинки. А также весьма громко, с завидным постоянством из протекавшего душа стучали капли.
Я бережно, уважая смерть, как все мы - уважаем мертвых сильнее, нежели чем живых, свято поклоняемся тому, чего боимся сильнее всего: уложил тело на кровати. Казалось, вот-вот и сгинет неведомая сила, соединявшая невесомые ткани, и рухнет, ссыпется уродливая форма, оставив на покрывале лишь кучку пыли. Я сидел, бессильно уронив руки, загипнотизированный обликом трупа, вдыхая мутящий разум, закисший воздух, сидел долго, не замечая движения времени. Cтоит заметить, что ни необычность находки, ни ставшие явью сны не занимали моих мыслей, словно были естественны и непреложны, как небо и звезды.
Лишь только с приходом ночи, спрятавшей оскаленную морду, я очнулся. Хотелось спать. Клейко слипались веки. Я отнес мертвеца в душевую, а сам, не снимая одежды, юркнул в постель, оставив в прошлом еще один день.
Утром, прежде чем встать, я, блюдя давнюю привычку, битый час бодрствовал в постели, гонял по кругу никчемные мысли, строил далекие от реальности планы, мечтал. Затем, влекомый не столько нуждой тела, а скорее жаждой вновь увидеть чудесное существо, поспешил в душевую.
Не зря я положил тельце туда. За ночь оно, как сухая губка, впитало все выпавшие из душа капли влаги, набухло и посвежело. Я не замедлил открыть душ, с волнением наблюдая, как вся влага пожирается ссохшейся плотью. Только слабая струйка, объединившая промахнувшиеся брызги, стекала в отверстие канализации, остальное вбирали в себя клетки. Я, казалось, слышал, как поедают они недостающие в своей структуре молекулы, как память неземных генов воскрешает и вроде бы непоправимо нарушенное. Я видел ту сказочную живую воду, не по природе, истекала она из обычного водопровода, а по воздействию. Видел как набухали, возвращали былую упругость конечности, как смыкался рот, пряча месиво кривых шипов, как сходила с глаз свинцовая пелена. День медленно, но неумолимо перетекал в вечер, а я все стоял неумытый, непричесанный, не замечая ни двухдневного голода, ни времени.