Здесь окна почти и не открывали – наоборот, тщательно заклеивали бумажными полосами щели в рамах, чтобы не дуло.
Как Полина обожала отца! Громогласный, большой, круглый, навсегда загоревший под южным солнцем, почти наголо стриженный, чтобы замаскировать раннюю лысину. В меленьких круглых очках, в точности как у Берии (это уже мой придирчивый взгляд снова и снова изучает знакомые фотографии). Для нее, конечно, просто в очках. Член Союза советских архитекторов: поободрал шкуру в ловушках партийных лабиринтов, но всякий раз выбирался и всегда жестоко разделывался с интриганами. Самый лучший папа. Катал на спине, на коленях, на шее. Его непредсказуемое недовольство и чудовищный гнев маленькую Полину лишь смешили, потому что никогда не обращались против нее, зато частенько – в ее защиту. Орал на дворовых мальчишек (боялись его люто), на учителей, на милиционеров. Рассказывали – однажды в своей мастерской наорал на молоденького выпускника так, что тот даже обделался. Услышала – смеялась до упаду. Ребенку такое смешно. Вот только мама в такие ураганные минуты всегда старалась куда-нибудь уйти. Прямо-таки бежала, пряталась.
В семнадцать Полине тоже стало совсем не до смеха. Она мучительно не понимала, почему вдруг стала кругом виновата. В сущности, повинна была лишь в том, что выросла: только детей любить просто. А она по-прежнему обожала отца, но любить его означало – беспрекословно слушаться.
«Ты хочешь мыкаться тунеядкой? Художник – не профессия, а диагноз! Будешь шалавой для всякой шантрапы!» Слова «диагноз» и «шалава» Полину напугали. Ее графические работы, что еще каких-то полгода назад с гордостью предъявлялись гостям, внезапно стали «мазней» и «дуракавалянием». В архитекторы, впрочем, отец тоже не пустил, хоть она и выросла среди чертежей и макетов, – «Женщина архитектор, как и композитор, – пустое место. Не женское это дело». Отправил в педагогический, видимо незамысловато руководствуясь тем, что жена – завуч. С детишками возиться – для женщин самое то.
Детей Полина боялась, особенно подростков, – она умела лишь подчиняться, не подчинять, – а те чуяли и учиняли на уроках такой бедлам, что она в бессилии отходила к окну и однажды, не выдержав, позорнейше, навзрыд, расплакалась. После этого уроки превратились вовсе уже в кошмар: подростки не прощают слабости.
К двадцати пяти годам у нее так и не было ни нормальной, по душе, профессии, ни ухажера. Сразу двоим мужчинам она подчиняться не смогла бы, просто недостало бы сил. Ей хватало отца. Втихомолку рисовала (сохранилось несколько ранних работ – своеобразный броский стиль, напоминающий графику Юрия Анненкова). Много читала. Закручивала медные кудри в тугой «бублик». Интеллигентная девушка из интеллигентной семьи. Обычно именно таким, вроде бы и умным, и талантливым, от природы недостает некой силы душевного кровотока, и как-то все у них не складывается, все выходит анемично и тускло. А тут еще такой папа.