— Полистай газету объявлений, — резким тоном сказала Анна.
— У меня от тебя голова болит. — Моника поднесла руку ко лбу таким театральным жестом, что Анна едва не рассмеялась. Когда Монике не удалось вызвать необходимую ей жалость, она решила изменить тактику. — Ты никуда не уйдешь! Ты не посмеешь!
— Да ты что? И как же ты собираешься меня удержать? — Если Моника посмеет угрожать ей тем, что прекратит оплачивать счета «Саншайн Хоум», Анна в ответ пригрозит рассказать обо всем прессе. Моника не захочет, чтобы весь мир знал, что их мать вышвырнули на улицу, так как ее старшая дочь оказалась слишком жадной, чтобы платить за дом для престарелых.
Анна не пошевелилась даже тогда, когда Моника зашипела:
— Я превращу твою жизнь в ад.
Теперь Анна искренне рассмеялась.
— Ты уже это сделала.
На щеках Моники выступили алые пятна.
— Ты думаешь, я не знаю, к чему ты ведешь? — Она наклонилась ближе к Анне, схватившись за подлокотник дивана. — Теперь, когда ты убрала со своей дороги маму, ты хочешь избавиться и от меня тоже. У тебя это не выйдет. Я нужна тебе так же, как и ты нужна мне!
— Возможно, когда-то так и было, но сейчас все изменилось. — Злость покинула Анну, и сейчас она смотрела на сестру с жалостью. Она знала Монику лучше, чем та знала себя: как приятно быть жертвой — никто тебя ни в чем не обвинит, и жалость к самой себе согревала, как теплое одеяло в холодную ночь.
— Не надейся, что я и дальше стану оплачивать счета матери.
Анна пожала плечами.
— Делай что хочешь.
Ее безразличие только усилило ярость Моники.
— Я ей ни цента не должна! Что хорошего она мне сделала? Назови хоть что-нибудь, черт возьми!
Анна была шокирована враждебностью Моники. Она всегда предполагала, что ее презрение было связано с желанием держаться подальше от бедной родни. Анна тихо сказала:
— Мама боготворит землю, по которой ты ходишь, знаешь ли ты об этом? — Хотя в данный момент Бетти вряд ли даже узнала бы свою старшую дочь.
— О да, конечно, сейчас боготворит. Но почему же она не защитила меня, когда я была ребенком? Она так же виновата, как и он! Ты не знаешь. Ты не знаешь, что я… — Моника замолчала, издав приглушенный звук. С искаженным лицом она схватила свою чашку и швырнула ее о стенку. Чашка разбилась на мельчайшие осколки. — Господи, ты такая слепая! Ты и Лиз — глупые маленькие ничтожества, страусы, засунувшие голову в песок!
Анна смотрела на Монику и знала, что должна чувствовать сострадание, но она слишком устала и не могла вызвать в себе ничего, кроме отвращения. Ее сестра была права в одном: Анна действительно