Король с недовольным видом берет его и выпивает до дна. Затем оборачивается к пажу и бросает:
– Сладостей! – Паренек бросается к буфету и подает королю поднос с засахаренными фруктами, сливами и яблоками в глазури, марципанами и пирожными. Король набирает целую горсть и отправляет их в рот с гнилыми зубами.
– Господь свидетель, в Англии было куда веселее, пока в каждой деревне не появилось по своему проповеднику, – говорит Томас Говард, продолжая какую-то сложную мысль.
– Но в каждой деревне и так был свой священник, – возражаю я. – И у каждого священника – десятина, у каждой церкви – часовня, где заказывали заупокойные, а в каждом городе – монастырь. Тогда было даже больше проповедей, чем сейчас, только делалось это на языке, который никто не понимал, и за бо́льшие для бедняков деньги.
Томас Говард, тугодум и обладатель злобного и взрывного нрава, насупился и не стал скрывать своего несогласия.
– И чего им там надо понимать? – упрямо бурчит он, не сводя взгляда с короля и видя, как огромное круглое лицо поворачивается то в одну сторону, то в другую. – Я вообще не беспокоюсь о дураках и женщинах, считающих себя образованными. Как та глупая девица, которую мы видели сегодня.
Я не смею назвать Анну по имени, но я могу защищать ее убеждения.
– Но Господь наш говорил простым языком с простым людом, рассказывая им истории, которые они могли понять. Почему мы не можем поступать так же? Почему им нельзя читать истории, написанные простым языком, словами Сына Божьего?
– Потому что они не замолкают! – внезапно взрывается Томас Говард. – Потому что они не умеют читать и думать молча! Каждый раз, когда я проезжаю мимо собора Святого Павла, там их с полдюжины, и каждый вещает! Сколько мы будем терпеть это?
Сколько еще они будут там галдеть?
Я смеюсь и поворачиваюсь к королю.
– Но Ваше Величество не видит это в таком свете, я в этом уверена! – говорю я с напускной уверенностью. – Ваше Величество любит науку и почтительное обсуждение духовных тем.
Однако лицо Генриха остается недовольным.
– Сладостей! – говорит он еще раз пажу. – Дамы, можете нас оставить. Стефан, ты останешься со мною.
Это было грубо, но я не собираюсь показывать Стефану Гардинеру или этому идиоту Норфолку, что обижена. Когда я наклоняюсь, чтобы поцеловать его влажную щеку, поднимаюсь на ноги и кланяюсь королю, он не щипает меня за зад, и я чувствую облегчение от того, что двор не видит, что он похлопывает меня, как свою собаку. Я холодно киваю епископу и герцогу, которые, похоже, боятся оставить свои места.
– Доброй ночи, дорогой муж, и благослови вас Господь, – нежно говорю я. – Я буду молиться о том, чтобы ваша боль к утру отступила.