Сухомятин заглянул к Стукалиной и с удовлетворением убедился, что работа над объявлением идет полным ходом. Клавдия Серафимовна священнодействовала над огромным куском ватмана. Ей помогала Инна Борисовна. Молодежь, Фролкин и Никоненко с добродушным видом спорили, как грамотно пишется слово «меморандум», и несказанно обрадовались появлению Сухомятина.
– Георгий Данилович! – окликнул Никоненко. – Скажите, пожалуйста, слово «меморандум» – вторая буква «и» или «е». Вы должны знать, как кандидат наук.
– «Е», – сказал Сухомятин. – Пора вам, ребятки, накачать грамотешку.
– О-о! – возопил Фролкин. – Георгий Данилович все на свете знает, все науки превзошел. А почему? Где причина непомерных знаний?
– Кроссворды потому что разгадывает, – ответил Никоненко.
Клавдия Серафимовна встрепенулась на звук голоса дорогого ей человека.
– Бездельники они оба, товарищ Сухомятин. Цельными днями лясы точат… По пачке в день яду выкуривают.
Сухомятин одобрительно улыбнулся и ей, и обоим парням, всем сразу.
– Как там Данилов? – вспомнил он. – Вы, кажется, к нему собирались вчера.
– Поправляется, – обнадежил Фролкин. – Аппендицит ему вырезали.
Никоненко сказал:
– К понедельнику выпишется. На собрание обяза* тельно придет, Георгий Данилович.
Сухомятин уловил затаенный намек.
– Очень хорошо, что придет. Очень!
Как раз в эту минуту он кое–что решил для себя…
Карнаухов постучался и ждал. Громче постучал и опять ждал. Наконец ему крикнули:
– Ходи, кто там?!
Голобородько был не один, у него сидела женщина. Когда она обернулась, Карнаухов узнал ее – это была заведующая аптекой, фамилии ее он не помнил. Кажется, заведующая появилась в Федулинске вместе с аптекой, а то и раньше, бродила еще по строящемуся под аптеку этажу. Приметная женщина. Всегда с безупречной прической, модно одетая, ясноглазая, с детской улыбкой. Левая щека женщины не щека вовсе, а алый, туго натянутый шелк, начинающийся чуть ниже глаза и складками нависающий над губой. Обожжена, и ничем этого не поправишь. Смотреть справа, в профиль. – . красавица, счастливая и улыбающаяся, смотреть слева – уроде багрово–мраморной навсегда застывшей гримасой страдания. И как ты не делай вид, что тебе это' безразлично, что ничего в этом нет необычного, – все равно про себя подумаешь: кому–то, возможно, приходится видеть это двойное лицо изо дня в день, за завтраком и в постели. И еще подумаешь с горьким сожалением: она, конечно, догадывается о невеселых твоих мыслях, оттого и улыбается так беззащитно.
Голобородько пригласил:
– Садись, Николай Егорович, мы сейчас заканчиваем. Садись!.. Вы не стесняйтесь его, Матрена Карповна, это свой человек. Наш активист.