И все же она – женщина. Со своими чувствами, сомнениями, секретами. И сейчас она страдает.
Неужели… из-за него? Эта мысль настолько подняла ему настроение, что он опасался даже думать об этом.
Или, возможно, это подсказывает ему его тщеславие?
Принцу очень не хотелось огорчать миссис Фонтейн.
– Пожалуй, я забыл свое место, – сердито проговорил он наконец.
Элайза сделала глубокий вдох – кажется, для того, чтобы взять себя в руки.
– А вот я своего не забуду, – бросила она.
И эти ее слова показались ему худшими из всех, какие он когда-либо слышал.
Ла Вей почувствовал, как сзади по шее начинает подниматься жар. Ну и ну!
Когда он краснел в последний раз? Кажется, когда ему было лет четырнадцать.
– Простите меня, если я случайно обидел вас, – натянутым тоном сказал принц.
– О, мне нечего вам прощать, – милостиво поспешила заверить Элайза, награждая его искренней улыбкой. От этой улыбки на ее подбородке стала видна озорная ямочка, а глаза сделались похожими на звезды. – Человек не может ничего поделать с тем, что он француз.
Ее улыбка слишком быстро погасла.
Почувствовав сожаление, Филипп понял, что начал слишком увлекаться этой улыбкой. Эта улыбка лучше, чем настойка опия, чем бренди, чем чай из коры ивового дерева.
Элайзе гораздо лучше удавалось справляться с его душевными страданиями, чем со своими собственными.
Поскольку смирение стало еще одним, не знакомым принцу состоянием, он оставался молчалив и задумчив. Ла Вей был в затруднении, пожалуй, впервые за… Он не мог вспомнить, за сколько времени.
– Если у вас сейчас нет больше требований, милорд, я пойду – мне надо приглядеть за яблочными пирогами, иначе они сгорят. И еще я хочу напомнить вам, что у меня сегодня свободный вечер.
– Да, пожалуйста, идите. Нет ничего важнее яблочных пирогов. И хорошего вам вечера, миссис Фонтейн.
Ла Вей отметил, что его голос стал каким-то особенно низким, хотя не понимал, почему его чувства должны быть задеты.
Сделав книксен, Элайза быстро прошла мимо него.
Филипп поворачивался, глядя ей вслед, словно она была ветром, а он – флюгером.
Следующий день начался очень рано и довольно невинно, если не считать сердитых туч на небе и проливного дождя, который то лил стеной, то прекращался, из-за чего Джек остался дома и мешался под ногами у слуг. Никто не возражал против его присутствия, потому что мальчуган был живым дыханием весны, которому угрожала опасность быть испорченным каждым.
Элайза и слуги дошли до цивилизованных, даже товарищеских отношений и трудились в едином ритме – действительно, каждому нравилось работать в безупречно чистом доме, в котором повсюду теперь были расставлены вазы с цветами. Да и лакеи служили украшением дома.