– Прости меня, Великан.
– А теперь я отведу тебя домой, хорошо?
– Хорошо, Великан.
Ни Джек, ни Филипп не услышали шагов Рамзи и Элайзы, поднимавшихся по лестнице, ведомых прерывающимся светом фонаря наверху.
Дождь стал чуть слабее после настоящего ливня, и, несмотря на уговоры викария дождаться утра в его жилище, они все захотели вернуться домой.
Всю дорогу по холмам Ла Вей нес спящего Джека на руках, а Элайза освещала путь фонарем, огонь в котором, слава Богу, не гас.
В пути они хранили молчание – подавленное, смиренное, благоговейное, тихое и очень покорное.
Ни один из них не чувствовал холода.
Филипп не думал, ни о чем не думал.
Он просто прорывался сквозь тьму, как животное, выскочившее из ловушки, потому что был готов ради нее на все. Он не мог различить, что лучше для нее, а что для него самого, потому что они, казалось, были одним существом.
Филипп полагал, что такое происходит, когда кто-то еще становится твоим сердцем. А еще он догадывался, что Элайза слышала все, что он говорил Джеку.
Туча промчалась мимо полумесяца, тот наконец засиял на небе и осветил им дорогу домой.
– Прости меня, мамочка. Я люблю тебя, мамочка.
– Я знаю, солнышко мое. Я тоже люблю тебя. Ты ведь больше так не поступишь?
– Нет, мамочка, – сонно пробормотал Джек.
Стянув с сына промокшую одежду, Элайза вытерла его сухим теплым полотенцем, а затем надела на него ночную рубашку. В постель она отправила Джека с подогретыми кирпичами, чашкой горячего шоколада и львом.
Элайза прижимала Джека к себе, пока он не заснул, а произошло это почти мгновенно.
Она слушала ровное дыхание сына и считала его вдохи, словно хотела восстановить пропущенные за то время, когда мальчуган находился на колокольне, безуспешно пытаясь позвонить в колокол. Пытаясь достичь чего-то.
И тут Элайза начала дрожать.
Выскользнув из постели Джека, она разделась и вынула заколки из волос, тряхнула головой – волосы шатром рассыпались у нее по спине.
Закутавшись в халат, Элайза зажгла свечу и стала спускаться вниз по лестнице, двигаясь почти как лунатик к единственному на свете человеку, рядом с которым она чувствовала себя в безопасности.
Она трижды постучала в дверь его кабинета. Тихонько постучала.
Ответа не было.
Элайза нажала на ручку двери, ручка подалась. Она на несколько дюймов приоткрыла дверь – дверь открылась без скрипа.
Филипп сидел у камина в своем большом кресле с подголовником, лениво держа в руках бокал бренди.
Он смотрел на огонь с таким же выражением, с каким однажды при ней смотрел в окно. Быть может, он не слышал ее стука из-за шума дождя, который снова хлынул с небес с библейской мстительностью.