Ла Вей протянул Элайзе сложенный лист бумаги.
– Но мне нравится и первая смета, милорд, – взяв листок, сказала Элайза.
– В таком случае предлагаю вам поместить ее в рамочку, как сувенир. Или вышить на подушке…
При иных обстоятельствах Элайза рассмеялась бы его шутке, но сейчас ее нервы были натянуты, как струны скрипки.
– В новой смете вы не найдете ливрей, – добавил Ла Вей. Глаза его вызывающе заблестели.
– Разумеется нет, милорд, – успокаивающим тоном проговорила Элайза.
Его взгляд остановился на подносе в ее руках.
– Узнаю кофе и яблочный пирог, – сказал принц. – А это что? – Он мрачно посмотрел на дымящуюся чашку. – Я этого не просил.
– Нет, не просили. Это… чашка чаю. – Святые небеса, в ее голосе послышалось раздражение!
– Вас нет в моем завещании, миссис Фонтейн, поэтому травить меня вам бессмысленно. Если только кто-то не заплатил вам за это. Но если это так, то нам, возможно, стоит вступить в переговоры.
Вновь почти остроумное замечание.
– Я получаю достаточное жалованье, благодарю вас, и мне известно с дюжину способов отравления, но этот чай из коры ивы вас не убьет. Во всяком случае, в такой концентрации.
Ла Вей долго смотрел на красно-коричневую жидкость. К несчастью, она имела сходство с разбавленной кровью, по крайней мере при этом свете.
– Зачем вы принесли мне его? – резко спросил он.
Вздохнув, чтобы собраться с силами, Элайза ответила:
– Чтобы уменьшить вашу боль.
Ла Вей напрягся, похожий на копье, вонзившееся в землю. И что-то, что могло быть даже чувством вины, промелькнуло на его лице, как будто его поймали на месте преступления.
Впрочем, обычное высокомерие тут же вернулось к нему.
– Я не…
Элайза сделала еще один громкий, поддерживающий и очень нетерпеливый вдох, который сильно удивил ла Вея, если судить по его взлетевшим вверх бровям. Она поставила поднос на стол, и все на нем зазвенело.
– Прошу извинить меня за оскорбление вашего тщеславия, милорд, но вы плохо спали – это сразу заметно. – Она провела пальцами под своими глазами. – У вас здесь впадины. Вы не можете согнуться без боли, потому и вызываете экономку, чтобы она подняла с пола перо. Вы не в состоянии нормально писать правой рукой, потому гора вашей корреспонденции постоянно растет. Я не знаю точно, что с вами произошло, но думаю, что после ранения человек испытывает острую боль, если только этот человек не сделан из камня. Прошу прощения за это предположение, но мой отец – доктор. Я умею распознавать боль.
Череда чувств пронеслась по его лицу. Удивление сменилось негодованием, на мгновение вспыхнула упрямая гордость, намек на усмешку, ярость и наконец холодное презрение, не предвещающее ничего хорошего для ее будущего в этом доме.