И потому, мелькнула мысль, начинается еще одно расслоение в обществе, как на толстых и поджарых, так и на живущих в свое удовольствие, спустя рукава, и живущих на пределе усилий.
Я вот жил на пределе усилий в нейросеттинге, даже ночью ставлю опыты и рассчитываю, как переставить буквы в геноме, а она точно так же вкалывала на тренажерах, как накачивая мышцы, так и отрабатывая скорость и точность стрельбы по движущимся целям.
Она перехватила мой взгляд, поинтересовалась с насмешливым удивлением:
– Что, у меня тушь с ресниц потекла?
– Если бы, – сказал я, – был бы повод похихикать. А то совсем уж безукоризненная… А это недемократично и должно быть недопустимо в демократичном обществе. Остальные женщины могут подать в суд, ты нарочито выглядишь красивее и вообще элитнее, чем они, а это их унижает, нарушая равноправие.
Она нахмурилась, долго смотрела с подозрением, наконец пробормотала:
– Рубль дам, только скажи, где гадость замаскировал?
– Какую гадость? – спросил я чересчур искренне. – Я в самом деле восторгаюсь. Ты как выставочная…
– Лошадь?
– Ну почему лошадь, – сказал я с подчеркнутым негодованием, – почему лошадь? Просто выставочный экземпляр! Например, машины для убийства. Или образец для модели будущего киборга-полицейского!.. Что, тобой и повосторгаться нельзя?
– Нельзя, – отрезала она. – Другим можно, а тебе нельзя. У тебя все получается с ухмылочкой. Даже когда не ухмыляешься, я все равно вижу ее, такую наглую и превосходящую… есть такое слово? Не спорь! Если я сказала, значит, есть… Или так хочешь сказать, что снова жрать намылился? Сколько в тебя влезает?
– Потому что с тобой, – заверил я. – Когда я в лаборатории, то клюю по зернышку, как птичка. Мелкая такая, не то, что ты, страус. А с тобой и я малость оживотниваюсь. Или остраусливаюсь.
– Поняла, – сказала она, – ложимся или посмотрим, какие нити наши специалисты нащупают за это время? У тебя после еды кровь приливает к мозгу или к желудку?
Я пробормотал:
– А если соглашусь посмотреть, то это не будет расценено как…
– Не будет, – заверила она. – Иди к столу. Да не к обеденному!
– Извини, – сказал я виновато, – у меня все на обеденном. Включать комп умеешь? Ах да, ты говорила, вечно все забываю…
И тут же память ревниво напомнила, что ничего не забывает, все напротив, даже давно забытое вспомнила, даже такое, что очень бы хотелось забыть, у каждого из нас бывают позорные моменты, пусть даже в детстве, когда садились прилюдно задницей в лужу.
Но другие, что видели или присутствовали, могут не забыть, потому память и держит даже эти неприятные моменты, чтобы враг не приврал, не сказал, что сперва жопой, потом мордой, а затем еще и побарахтался.