– Все, – подтвердил Марат.
– А смысл? – удивился Костин.
– Что смысл?
– Смысл то в чем?
– Ни в чем, с чего ты взял, что должен быть смысл?
– Да-а, ну ладно, – задумчиво произнес Костин, – Сколько время?
– А у тебя, что, часов нет?
– Нет, зачем мне часы, я человек счастливый.
– Шесть, – сказал Марат, накинув лишние сорок минут.
Однако до рассвета ты не дотянул, – глубокомысленно заметил Костин.
– А ты не мелочись, – холодея от близости смерти, бросил Марат, – зимой поздно светает, любой ребенок об этом знает.
– Ишь ты, щедрый какой выискался, – оскалился Костин, – я здесь щедроты распределяю, забыл что ли, или тебе врезать прикладом, освежить башку.
Марат молчал.
– То-то же, – сказал Костин, – ладно, в темноте я все равно никуда не пойду, покемарю полчаса, подумаю насчет тебя, а ты сиди не двигайся. Имей в виду, у меня сон чуткий, пограничником служил, шевельнешься, дуплетом всажу, тем более спать не буду, подремлю. После этого Костин уселся удобнее, положил ноги на стоящий перед ним стул и, держа ружье на животе, закрыл глаза. Марат тяжело вздохнул, опустив голову.
– Не вздыхай, я еще ничего не решил, – не открывая глаз, отозвался Костин, – не хотел я ее убивать, – пробормотал он через некоторое время, – обидно мне стало, что ничего не получилось.
Он еще что-то объяснял, путаясь и повторяясь, но голос его становился все глуше и стал искажаться, и он замолчал, продолжая говорить, и что– то доказывать в своем сне. Марат поднял голову, желая убедиться в том, что он спит, и увидел, что возле Костина, внимательно разглядывая его, стоит какой-то пожилой человек, заметив взгляд Марата, он виновато улыбнулся ему.
… Елисеев не мог определить точно, сколько именно он прошел, но, судя по тому, как медленно двигался, преодолевая занесенную снегом дорогу, прошел он не очень много. Часы показывали пять утра, он шел всю ночь, не увидев ни одной развилки, ни одного перекрестка, а значит, заблудиться не мог. Впереди, среди деревьев виднелся просвет, значит, деревня была где-то недалеко. Елисеев несколько взбодрился, хотя радоваться, собственно говоря, было нечему: что он здесь делает, куда идет, зачем? Всю ночь он задавал себе эти вопросы и ни на один не смог найти ответ. К утру мороз заметно ослаб, видимо наступала оттепель. Елисеев стянул с головы вязаную шапочку, в которой он, проделав дырочки на манер спецназа или налоговых полицейских, шел всю ночь; пугая невидимых обитателей леса, и поскольку Елисеев ненавидел налоговую полицию, он оправдывал свой внешний вид тем, что боялся отморозить лицо. Взъерошив волосы на голове, Елисеев подошел к дереву, и привалился к его основанию, решив передохнуть перед последним рывком. Где-то треснула ветка, и лежащий на ней снег, с мягким, едва различимым звуком упал на землю. Откуда-то сверху, выше крон деревьев донесся шум крыльев ночной, или страдающей бессонницей птицы. В воздухе висела предрассветная мгла, с неба сыпались остатки снегопада. Вдруг, прямо из-под его ног вылетел комок снега и пустился наутек, перепугав Елисеева до смерти. «Мать твою», – переведя дух, бросил Елисеев вслед улепетывавшему зайцу. Засмеялся. Несколько раз глубоко вздохнул и закрыл глаза. Спать хотелось смертельно, однако спать нельзя, ибо не обладал он внутренней организацией Штирлица, чтобы проснуться через пять минут, а иначе можно было замерзнуть, что было бы очень глупо. «Не дождетесь», – сказал кому-то Елисеев, и тут же заснул.