Опять сортируют по камерам. Стоим вдоль стены, ждем переклички. Вбегает майор.
– Всем в сторону! Отошли к стене!
Повернувшись, орет кому-то:
– Заносите!
В двери протискиваются двое рядовых с носилками. На них сидит, держась руками за коленки, мужик с «пересиженным лицом» в полосатой робе. Штаны высоко закатаны. От колен до щиколоток– бинты с кровавыми пятнами. Проносят мимо нас и ставят перед выходом из корпуса. «Полосатик», глядя перед собой, монотонно, хриплым голосом материт все на свете и качается взад– вперед, хватаясь за щиколотки.
– Прострелили копыта, суки ебаные… петухи кашкарские… м-м-м…
Конвойные молча стоят рядом.
Между стоящими у стенки шепот:
– В побег, что ли, шел?
– У нас подстрелили или привезли?
– Наверное, где-то на этапе.
Полосатик поворачивается к нам одной головой.
– Ну что, желторотики, смотрите, полосатой робы не видели? Подогрейте хоть децл – на больничку везут.
Народ зашарил по котомкам, доставая кто что может.
Конвойный останавливает:
– Белиско не падхады!
Полосатик задирает голову на конвоира.
– Хуля ты, чурка ебаный, – «не падхады!» Поднеси тогда сам к мужикам. Люди подогреть хотят, а ты… Ни хуя, что копыта заломаны, сейчас вскочу, нос тебе, сука, откушу! Поднеси, поднеси, пару пачек-то дам.
Конвойные озираются. Майора нет.
– Па аднаму падхады, толка быстра!
В носилки летят сигареты, конфеты, спички.
– Благодарю…
Полосатик выбирает несколько пачек с фильтром и сует солдатам. Те спешно прячут по карманам и за пазухой.
Любопытные пытаются задавать вопросы: откуда?., что случилось?., куда везут?.. Через длинную паузу всего один ответ:
– Эх, мужики… Зря вы, бля буду, сюда заехали. На хуй она вам эта тюрьма!
Выходят еще несколько солдат. Открывают дверь, конвойные хватают носилки. Пошли.
– Благодарю, мужики, – грустно и хрипло урчит полосатик. – Давай, начальник, кантуй, в натуре, помягче – не дрова везешь…
Всех быстро разводят по «отстойникам». Остаюсь один – мой «стакан» занят. Ищут куда меня определить. Сидеть придется до вечерней проверки – это часа четыре– пять.
Какой-то старшина спрашивает у майора:
– Куда этого?
Тот перебирает папки с личными делами.
– Закрой пока в «девятку». Сейчас этап отправим, что-нибудь освободится.
– Может, в общую?
– В общую нельзя – в деле предписание.
Ведут куда-то дальше. Коридорный с силой открывает дверь, хлопая ею себе по груди. Камеры ему не видно.
– Заходи быстро.
Шарахает дверью мне в спину, вбивая внутрь. От представшей картины на миг теряю дар речи. Вонючая, сырая, дымная душегубка. Напротив двери, на возвышении, гальюн. На полу не то вода, не то моча. В камере четыре полосатика. Двое сидят на лавке в глубине. Один стоит на четвереньках со спущенными штанами, упершись одной рукой в возвышение, другой рукой держит пол буханки хлеба и, отрывая кусками, жадно ест. Глотает, почти не жуя. Сзади к нему пристроился четвертый. Больше всего шокирует не это. А то, что ест, не обращая ни на что ни малейшего внимания. С хлопком двери он поднимает на меня глаза и задирает рожу мертвенно-бледного цвета, всю в синяках. Сам худой, как скелет. Тот, что сзади, бьет его по хребту. Опущенный вскакивает, натягивая полосатые штаны. Его качает, он неестественно оборачивается вокруг себя, падает и отползает под лавку.