– Вместе посмеемся… А может, и поплачем. В одиночку, хе-хе…
Он начал, гаденько комментируя и подслеповато щурясь, зачитывать наугад выхваченные строчки.
– Стишата почитаем. Вот, кстати…
Обо мне и сложат песню,
Скажем, например,
Так уж точно околесню На блатной манер.
Два притопа, три прихлопа,
Три аккорда в ряд –
Под такие вся Европа Пляшет, говорят.
Да припутают при этом Девок и тюрьму –
Раз уж был блатным поэтом,
Подставляй суму.
Ярлыков-то в жизни разных Я переносил,
Не досталось только красных.
И за то – мерси!
Не кричал – глаза навыкат:
– Родина моя!.. –
А любить ее привык, вот,
Мудро, как змея.
В пустобрешной голосильне Брезговал дерзать.
Я лечил ее посильно,
Как больную мать.
А за это “опекуны”,
Сев на сундуки, Рвали мне лекарства-струны –
И – на Соловки!
Ну, да я душой пошире,
Я прощаю их –
Помнят пусть о дебошире,
“Осквернявшем стих”!
И когда из бронзы-стали Их повалят род,
Выше всяких пьедесталей Станет эшафот,
На котором я не в камне Выбит, изваян,
Расплодился, нет числа мне,
Вечный, как Боян.
А вокруг, мне ниже пупа Ихни бюсты-вши.
Мать-История не глупа,
Так и порешит!
Он дочитал до конца, бросил тетрадь на стол и спросил:
– Чьи – «ихни бюсты – вши»?
– Тех, кто страну довел до такого. По телевизору каждый день о них говорят. Как перестройка началась, так везде и говорят, вы не хуже знаете.
– Перестройка? Это там у них… Где-то далеко, в Москве – перестройка. А до нас она еще не доходила. И дойдет не скоро. Мы здесь – по-старинке: пилим лес и исправляем таких, как ты. Таких, как ты…
Он почувствовал, что поменял тон – в стратегический план разговора это не входило, потому, неожиданно смягчившись, добавил:
– Хотя ты еще не самый худший.
Разговор наш, следует заметить, с самого начала шел не на равных: я его – на «вы», он меня – на «ты». Я тушил очередную сигарету. Он – брал пепельницу и брезгливо выбрасывал окурок в стоящее под столом ведро.
– Перестройка – это для дураков. Все скоро закончится. А здесь– тем более. Закончится, не начавшись. Поэтому если ты надеешься на нее – зря. На амнистию – тоже зря. На бога надейся… Все мы на него надеемся. Я так думаю, скоро сюда первых перестроечников повезут. Здесь много разной братии перебывало. С 1937 года кого только сюда не сгоняли. Нас с тобой еще и в помине не было, а лагерь – был. В следующем году, кстати, юбилей будет – пятьдесят лет, как его основали. Вот тогда, может, и споешь чего-нибудь на юбилее, хе-хе-хе… Нижникова хорошенько попросишь – он у нас любитель пения. Может, стихами его разжалобишь – он у нас более сентиментальный, чем я. Я петь не умею, плясать не умею, стихи писать не умею. Я – не замполит Филаретов. Его ты, может быть, тоже разжалобишь– в самодеятельность кадры нужны. А я – начальник режима. Мой клуб – изолятор. Сцена – плац. А песни и рассказы – это то, что мне приносят из перехваченной нелегальной почты.