– Немедленно. На закате перед «Таверной Быка» на Кампо деи Фиори вас будет ждать человек в черном и в маске. Следуйте за ним, и вы узнаете о судьбе вашего сына.
– К чему эта комедия? – взорвался Жоан. – Именно вы и есть похитители! – И он так сильно толкнул в плечо человека, что тот отступил на три шага и смог остановиться только после того, как уперся спиной в книжную полку.
Оруженосец стер с лица улыбку и положил руку на эфес шпаги.
– Во имя Бога! – воскликнула Анна, становясь между ними. – Жоан, держите себя в руках! Мы полностью зависим от них.
– Тогда пойду я! – заявил Жоан.
Оруженосец отрицательно покачал головой, гнусная улыбка снова озарила его лицо.
– Нет, должна пойти именно синьора Анна.
– Одна она не пойдет.
– Мой господин не против того, чтобы вы ее сопровождали, – заявил тип. – На самом деле это именно то, чего он хочет. Взнуздайте ваших лошадей.
28
Когда наступили сумерки, Жоан на лошади и Анна на муле прибыли к постоялому двору. Он спешился, чтобы взять животных под уздцы, а она, закутавшись в плащ и низко надвинув капюшон, осталась сидеть верхом. За весь вечер они практически не проронили ни слова и так же молча ждали, наблюдая за тем, как зажигались факелы, освещавшие двери постоялых дворов, и стихал шум на площади по мере того, как рыночный день близился к концу. Ожидание становилось невыносимым.
– Вы думаете, они появятся? – спросила она шепотом спустя немного времени.
– Думаю, что да. Хуан Борджиа ни за что не откажется от того, чтобы отпраздновать победу.
– Рамон будет в порядке?
– Надеюсь.
И они снова погрузились в томительное молчание. С момента визита оруженосца Жоан не переставал строить различные планы, один нелепее другого, чтобы попытаться застать врасплох Борджиа и спасти Рамона. Ни один из этих планов не давал гарантии, что малышу не перережут горло либо сам Борджиа, либо его оруженосец. Жоану ничего не приходило в голову такого, что не подвергло бы риску жизнь ребенка, которого он поклялся защищать, или даже жизнь Анны; и, несмотря на эти мысли, он чувствовал себя полным ничтожеством, смиренно ожидающим унижения своей супруги.
Анна ощущала ужасную тяжесть в груди, она страдала из‑за сына и одновременно осуждала себя. Все произошло по ее вине. Благородные господа выражали ей свое восхищение, а ее подруга Санча, княгиня де Сквиллаче, убеждала ее использовать свою привлекательность, чтобы низвергнуть их к своим ногам. Она решила, что является самой красивой и самой стильной женщиной во всем Риме, даже подумывала в какой-то момент, что книжная лавка слишком мала для нее, что она достойна большего. Какое глупое тщеславие! Она возомнила, будто комплименты, которыми ее осыпали благородные дамы после чтения стихов во время их встреч, превращали ее в одну из них. Она не сразу осадила герцога Гандийского, решив, что самый могущественный человек в Риме окажется благородным господином, и кокетничала с ним, как гранд-дама. А он оказался негодяем. Как она сожалела теперь о тех улыбках, которыми отвечала ему! Она не была княгиней, как Санча Арагонская, и никогда ею не будет. Зачем она пыталась соперничать со своей подругой в том, кому больше достанется мужского внимания? И к чему привела ее подобная игра? К тому, что она подвергла опасности жизнь собственного сына, а себя превратила в товар одноразового использования. Как же она сожалела об этом теперь!