– Как вы себя чувствуете, учитель? – осведомился Жоан.
– Я очень сильно опечален, – ответил мусульманин. – Никогда раньше мне не приходилось быть свидетелем аутодафе, и я стараюсь собраться с силами, чтобы присутствовать на этом зрелище человеческой низости. Господь свидетель, я никогда не критиковал христианство, а только тех, кто, прикрываясь религиозными убеждениями – к какой бы религии они ни принадлежали, – удовлетворяют таким образом свои самые низменные инстинкты.
– Сколько же преступлений совершается во имя Господа… – прошептала Анна.
И они замолчали, глядя на помост, на котором должно было развернуться зловещее представление. Два настила, находившиеся с правой стороны, были укрыты расшитым балдахином из дорогих тканей, которые спускались вниз, чтобы защитить от ветра и холода заднюю и боковые его части. В центре расположились инквизитор и его помощники, а справа – известные в городе люди и их слуги. Левая сторона разительно отличалась от остальных. Там был всего лишь деревянный каркас с лавками, на которые солдаты-охранники усадили осужденных женщин, облаченных в мешковатые одежды и желтые остроконечные колпаки с красными крестами. Туда же на специальном стуле, поддерживавшем тело в вертикальном положении, поместили и умершую.
Монахи и члены братства Смерти, не занимавшие достаточно высокое положение, чтобы разместиться вместе с представителями власти, уселись на лавки, поставленные на землю. Церемония обещала быть долгой. В центре площади, напротив трибуны с инквизиторами, был сооружен амвон, на который после короткого разговора с главой инквизиции поднялся монах-доминиканец Жоан Энгера – второй после главного инквизитора человек и друг приора Гуалбеса.
– К имени Господа взываю, – произнес он твердым голосом по-латыни, осеняя себя крестным знамением.
Площадь замолкла, и люди вслед за ним стали креститься, изображая крест движением руки ото лба к груди, к левому плечу и потом к правому.
– Во имя Господа нашего Иисуса Христа и матери его смиренной Девы Марии, к которым взываем, – продолжил он.
И после этого забубнил длинную проповедь, упоминая недавнюю эпидемию чумы, сравнивая ее с напастями, описанными в Библии, и грозя карой за грехи человеческие. Он вещал уже достаточно долгое время, когда вдруг голос его приобрел громоподобные и угрожающие модуляции: речь зашла о дьяволе как о совратителе душ. И монах начал предавать анафеме тех, кто был заподозрен в сговоре с ним.
– Он готовится зачитать приговор этим несчастным женщинам, – прошептала Анна.
Продолжавшаяся уже больше двух часов проповедь подходила к концу. Монах воздал хвалу инквизиции и ее очистительной деятельности, призванной освобождать мир от еретиков, порочных людей и чернокнижников, и на том завершил свою речь.