Избранные произведения (Шопенгауэр) - страница 176

9) Довольствоваться самим собою, быть для себя самого всем во всем и иметь возможность сказать: «все свое ношу с собой», это свойство, конечно, благоприятствует нашему счастью; вот почему для выражения Аристотеля «счастье принадлежит довольным собою» («Эт[ика] Эв[дема]», VII, 2) не может быть слишком частого повторения. (Да это в сущности та же самая мысль, которую, в чрезвычайно удачной форме, высказывает и изречение Шамфора, предпосланное мною в качестве эпиграфа к этой книге.) Ибо, с одной стороны, ни на кого нельзя рассчитывать с известной уверенностью, кроме как на самого себя, а с другой — бесчисленны и неминуемы те затруднения и невыгоды, опасности и огорчения, какие сопряжены с жизнью в обществе.

Нет более ошибочного пути к счастью» чем жизнь в большом свете, среди суеты и шума; ибо она имеет целью превратить наше жалкое- существование в смену радостей, наслаждений, удовольствий, причем неизбежно разочарование, как неизбежно оно и при обязательном аккомпанементе такой жизни — взаимной друг перед другом лжи[49].

Прежде всего, всякое общество необходимо предполагает обоюдные приспособления и уступки: по этой причине, чем оно больше, тем оно становится безличнее. Всецело быть самим собою человек может лишь до тех пор, пока он один: кто, стало быть, не любит одиночества, тот не любит и свободы, — ибо лишь в одиночестве бываем мы свободны. Принуждение — неразлучный спутник всякого общества, и всякое общество требует жертв, которые оказываются тем тяжелее, чем ярче наша собственная индивидуальность. Поэтому человек избегает уединения, мирится с ним или любит его — в точном соответствии с ценою своей собственной личности. Ибо наедине с собою убогий чувствует все свое убожество, а великий ум — всю свою глубину: словом, всякий тогда сознает себя тем, что он есть. Далее, чем выше наше место по табели природы, тем более мы одиноки, притом по самому существу дела и неизбежно. Но тогда для нас — благодеяние, если духовному одиночеству соответствует также и физическое; в противном случае окружающая толпа существ другого порядка стесняет нас как нечто мешающее, даже прямо враждебное, отнимает у нас наше я и ничего не может дать взамен. Далее, в то время как природа провела между людьми самое широкое различие в моральном и интеллектуальном отношениях, общество, совершенно с ним не считаясь, признает всех людей равными или же вместо указанного различия устанавливает искусственные подразделения и степени сословий и ранга, которые очень часто бывают диаметрально противоположны с табелью природы. При этом распределении те, кого природа поместила внизу, получают себе очень хорошее положение, а те немногие, кого она превознесла, не пользуются признанием: вот почему они обыкновенно избегают общества, и в этом последнем, коль скоро оно многочисленно, всегда начинает царить пошлость. То, благодаря чему великие умы чувствуют отвращение к обществу, это — равенство прав, стало быть и притязаний, при неравенстве способностей, стало быть и заслуг, у других людей. Так называемое хорошее общество признает всякого рода преимущества, только не духовные, которые даже являются в нем контрабандою. Оно заставляет нас с безграничной терпимостью относиться ко всякой глупости, дурачеству, предрассудку, тупости; личные же преимущества, напротив, должны вымаливать себе прощение или же прятаться: ибо умственное превосходство оскорбляет уже самым своим существованием, без всякого содействия со стороны воли. Таким образом, общество, называемое хорошим, не только, представляет собою ту невыгоду, что являет нам людей, к которым мы не может относиться с похвалою и любовью, но оно не допускает также, чтобы мы сами были тем, чего требует наша природа: оно, напротив, ради согласия с другими, принуждает нас сжиматься или даже уродовать самих себя. Умные речи и мысли уместны лишь перед разумным обществом: в обыкновенном же они будут встречены прямо ненавистью, — ибо чтобы иметь в нем успех, безусловно необходимо быть плоским и ограниченным. В подобном обществе нам приходится поэтому идти на тяжелое самоотрицание, отказываясь от % своего я, чтобы уподобить себя другим. Правда, мы зато и получаем тогда других: но чем больше у человека собственной цены, тем скорее найдет он, что здесь барыш не покрывает потери и что дело складывается к его невыгоде. Ведь люди обычно бывают несостоятельными, т. е. в общении с ними нет ничего, что вознаграждало бы за сопряженные с ними скуку, неудобства и неприятности и за самоотречение, какого оно требует от нас, — поэтому общество большею частью бывает таким, что меняющий его на одиночество совершает выгодную сделку. Сюда присоединяется также, что общество, чтобы заменить подлинное, т. е. духовное, превосходство, которого оно не выносит, да которое и трудно найти, по собственному благоусмотрению установило превосходство ложное, условное, основанное на произвольных положениях и у высших сословий по традиции передаваемое из рода в род, а в то же время изменчивое, подобно паролю: это — то, что называют «хорошим тоном», «фешенебельностью». Однако слабость его тотчас обнаруживается, как скоро оно приходит в столкновение с истинным превосходством. К тому же, «когда на сцену выходит хороший тон, здравый смысл удаляется».