К сказанному эстетика Шопенгауэра не сводится. Искусство, согласно воззрениям философа мировой скорби, призвано приносить его потребителям нечто большее, чем просто освобождение от страданий через достижение равнодушного отношения к жизни: оно должно утешать, то есть исполнять ту роль, которую приписывали философии Боэций и многие другие мыслители времени упадка античной цивилизации, но утешать, принося при этом и определенное духовное наслаждение. Дело в том, что предметом искусства становятся высшие идеи. Что это такое? Характеризуя зги идеи, Шопенгауэр ссылается на Платова. Во великий древнегреческий философ отрицал непосредственную выразимость идей в искусстве через индивидуализированные объекты, подражающие природе. Он утверждал, что если предметы в природе — это тени идей, то результаты художественного творчества являются всего лишь «тенями теней». Отсюда проистекало принижение Платоном собственно изобразительных видов и жанров искусства. Не совсем так у Шопенгауэра. Тенденцию к этому принижению отчасти принимает и он, поскольку считает, что искусство должно стремиться к непосредственному выражению идеи, что сам Платон считал маловозможным[9]. Однако он все-таки считает, что искусство вполне способно выражать общее, отвлеченное, а это проявляется более всего в поэзии и особенно в музыке. Эстетическое переживание и созерцание, делая своим содержанием по возможности непосредственно идеи красоты и возвышенного, приобщают тем самым человека к промежуточному между природой и Мировой Волей миру, который так же, как и сама Воля, находится вис времени и пространства. Но только приобщает, поскольку скульптура и живопись вне пространства, а поэзия и музыка вне времени невозможны. Другой дороги, кроме искусства, для познания мира идей не имеется, а поскольку для целей познания сущностей служит и философия, значит, и философию следует признать видом искусства.
Эмпирические субъекты познают мир идей средствами искусства, как бы соприкасаются с красноречивыми обнаружениями Мировой Воли, чуждыми всего утилитарного, обыденного и пошлого. Любители и ценители искусства освобождаются от своей индивидуальности, в их сознании проглядывает некий безличный, абсолютный субъект, который в конечном счете тоже представляет собой продукт Воли как «вещи в себе». Их эстетические переживания все более обнаруживают свою интуитивную и априорную природу, родственную тем интуициям, о которых писали немецкие романтики Фридрих Шлегель и Шеллинг, но от них все же отличающуюся, поскольку Шопенгауэра не привлек пафос романтического художественного восторга: он всегда помнит о пессимистических составляющих своей теории искусства и считает, что творцы художественных произведений, как и их потребители, стремятся к тому, чтобы находить в искусстве прежде всего забвение. Это воззрение не очень согласуется с отношением Шопенгауэра к Байрону, романтическим творчеством которого он всегда восхищался и очень жалел, что не познакомился с ним лично во время их одновременного пребывания в Венеции в 1819 г. Впрочем, ведь Байрону не было чуждо, помимо всего прочего, и чувство меланхолии и печали. Это видно уже из его «Чайльд-Гарольда».