35) В нашем доверии к другим очень часто огромную роль играют лень, себялюбие и тщеславие: лень — когда мы, вместо того чтобы самим исследовать, наблюдать, действовать, предпочитаем довериться другому; себялюбие — когда мы открываем другому что-нибудь под влиянием потребности говорить о своих делах; тщеславие — когда дело касается того, чем нам приятно похвалиться. Тем не менее мы требуем, чтобы доверие наше ценилось.
С другой стороны, нас не должно раздражать недоверие: ибо в нем содержится комплимент честности, именно— искреннее признание ее великой редкости, благодаря чему она принадлежит к вещам, в существовании которых сомневаются.
36) Для вежливости, этой главной китайской добродетели, одно основание приведено мною в моей «Этике» (стр. 201, по 2-му изд. — 198); другое заключается в следующем. Она — молчаливое соглашение взаимно игнорировать жалкие моральные и интеллектуальные свойства друг друга и не выдвигать их на вид, — отчего они, к обоюдной выгоде, несколько легче скрываются от глаз.
Вежливость — это ум; невежливость, следовательно, это — глупость: без нужды и добровольно наживать себе, с ее помощью, врагов — безумие, подобное тому, как если человек поджигает свой дом. Ибо вежливость, как счетные марки, явно фальшивая монета: быть скупым на нее значит не иметь ума; ум требует, напротив, щедрости в этом отношении. Все нации кончают письмо словами: ваш покорнейший слуга; только немцы воздерживаются насчет «слуги» — потому, конечно, что ведь это была бы неправда!.. Кто же доводит вежливость до пожертвования реальными интересами, тот уподобляется человеку, который стал бы вместо счетных марок раздавать-настоящие золотые. Как для воска, от природы твердого и упорного, достаточно немного теплоты, чтобы он стал мягок и принял какую угодно форму, так даже людей сварливых и злобных немного вежливости и дружелюбия способны сделать уступчивыми и услужливыми. Таким образом, вежливость для человека то же, что для воска тепло.
Вежливость, конечно, является трудной задачей, поскольку она требует, чтобы мы перед всеми людьми обнаруживали величайшее уважение, хотя большинство их не заслуживает никакого; затем — чтобы мы притворно выказывали к ним самое живое участие, хотя на самом деле мы рады, что не испытываем ничего подобного. Совместить вежливость с гордостью — великое искусство.
Мы гораздо меньше выходили бы из себя при обидах, которые собственно всегда состоят в выражении неуважения, если бы, с одной стороны, у нас не было совершенно преувеличенного представления о нашей высокой ценности и достоинстве, т. е. неподобающего высокомерия, а с другой — если бы мы ясно отдавали себе отчет в том, что обыкновенно каждый хранит и думает про себя о другом. Какой яркий контраст между чувствительностью большинства людей к малейшему намеку на порицание по их адресу и тем, что они услыхали бы, подслушав разговор о себе между своими знакомыми! Мы должны бы, скорее, постоянно помнить, что обычная вежливость, это просто — осклабленная маска: тогда мы не стали бы вопить, если она иной раз несколько сдвинется или на минуту будет снята. Когда же кто-нибудь становится прямо грубым, это гее равно, как если бы он сбросил свои одежды и очутился в естественном виде. Разумеется, он выглядит тогда некрасиво, — как и большинство людей в таком виде.