Избранные произведения (Шопенгауэр) - страница 218

С точки зрения молодости, жизнь — бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости, это — очень краткое прошлое: так что вначале она представляется нам подобно вещам, если их рассматривать в бинокль, обращенный к глазам объективами, под конец же — подобно вещам в бинокль, который повернут к глазам окулярами. Надо достигнуть старости, т. е. долго пожить, прежде чем станет понятно, насколько жизнь коротка. Чем человек старше, гем мельче кажутся ему человеческие дела, все вообще и каждое в отдельности: жизнь, стоявшая перед нами в юности как нечто прочное и устойчивое, оказывается теперь быстрой сменой эфемерных явлений, — мы познаем ничтожество всего Само время движется в нашей молодости гораздо более медленным темпом: вот почему первая четверть нашей жизни бывает не только самой счастливой, но и самой длинной, так что она оставляет после себя гораздо больше воспоминаний, и каждый, при случае, сумел бы рассказать за этот период больше, чем за два последующие. Как в весеннее время года, так и весною жизни дни становятся даже в конце концов томительно долгими. Осенью, в том и другом значении этого слова, они становятся короткими, зато более ясными и устойчивыми.

Почему же на старости лет оставленная позади жизнь представляется столь короткой? Потому, что делается коротким и воспоминание о ней. Именно, из памяти утратилось все неважное и многое неприятное, так что в ней мало что сохранилось. Ведь как наш интеллект вообще, так и память очень несовершенны: выученное нуждается в применении, прошлое должно быть перебираемо, — иначе то и другое постепенно опустится в лету забвения. Но ведь обыкновенно мы не любим пересматривать вещи незначительные, а также большею частью и вещи неприятные, — что, однако, было бы необходимо для сбережения их в памяти. Между тем область незначительного все расширяется: ибо благодаря более частому и, наконец, бесчисленному повторению, постепенно становится незначительным многое такое, что вначале казалось нам важным, — вот почему о более ранних годах мы вспоминаем лучше, нежели о позднейших. Итак, чем дольше мы живем, тем меньшее число случаев представляются нам значительными или достаточно важными, чтобы еще перебирать их впоследствии, а только это и могло бы закрепить их в памяти: таким образом, они подвергаются забвению, как только минуют. И вот время протекает, оставляя по себе все меньше и меньше следов. Далее, мы неохотно останавливаемся на прошлых неприятностях, в особенности же если они задевают наше тщеславие, как это большею частью и бывает, — ибо немногие страдания постигают нас без всякой вины с нашей стороны. Поэтому равным образом забывается и много неприятного. Благодаря этим-то двум минусам, наши воспоминания и становятся столь короткими, и — относительно тем короче и короче, чем больше во времени содержания. Как предметы на берегу, от которого мы удаляемся на корабле, все уменьшаются, делаются все менее ясными и труднее различимыми, так этой же участи подвергаются и наши прошлые года, с тем, что в них пережито и сделано. Сюда присоединяется, что иногда воспоминание и фантазия с такой живостью восстановляют перед нами давным-давно происшедшую сцену нашей жизни, как если бы это было вчера, — так что она подвигается совсем близко к нам. Это происходит от того, что мы не можем точно таким же образом представить себе долгое время, отделяющее нас от этой сцены, так как его нельзя обозреть в одной какой-нибудь картине, а сверх того и заполнявшие его события большею частью забыты и от него осталось всего только общее сознание в его абстрактности, простое понятие, без всякой наглядности. Вот почему, стало быть, давно минувшее кажется нам в отдельных эпизодах столь близким, как будто оно было всего накануне, а протекшее от него время исчезает, и вся жизнь представляется непостижимо короткой. Иногда даже в старости долгое прошлое, оставленное нами позади, и вместе с тем наш собственный возраст вдруг представится нам чем-то почти сказочными это главным образом зависит от того, что мы прежде всего видим пред собой все то же, неподвижное настоящее. Но подобного рода внутренние процессы обусловлены в конечном итоге тем, «то во времени живет не наша сущность сама по себе, а лишь ее проявление, и что настоящее — точка соприкосновения между объектом и субъектом. А почему же опять-таки в молодости мы воображаем жизнь, которая нам еще предстоит, столь необозримо длинной? Потому, что нам; нужно место для безграничных надежд, которыми мы ее населяем, и для осуществления которых слишком мало было бы Мафусаилова века; затем потому, что для измерения ее мы пользуемся масштабом тех немногих лет, которые уже прожиты нами и воспоминание о которых всегда бывает богато содержанием, следовательно — длинно: новизна всем вещам сообщает значительный вид, так что мы продолжаем заниматься ими и впоследствии, т. е. они часто повторяются в воспоминании и тем закрепляются в нем.